Северный Удел

Он сошел с ума, подумалось мне.

Рисунок его крови не изменился, белесая, как была, так и осталась, немного алого, ни веточки «пустой». Тогда почему?

Я действовал быстро – пережал своими жилками его жилки, поймал руку, пальцы, отвел револьвер в сторону. Сплел иглу у сердца.

Капитан даже не попытался сопротивляться. Словно не считал нужным.

– Сука! – расхохотался он. – Силен! Кровью и силен! А без крови – что?

Помедлив, я вышел к нему.

Тимаков дернулся всем телом, но смог только шевельнуть головой. В глазах его засверкала ненависть.

– Вот как! Стреножил! Как коня стреножил! Офицера!

Лицо его сделалось свекольного оттенка – он все силы прилагал, чтобы развернуть револьвер в мою сторону.

– Почему? – спросил я его.

Тимаков снова захохотал.

– Потому что вы, высшие, слишком о себе возомнили! Ничего, придет, придет наше время, все вы с вашей кровью будете болтаться на фонарях! Кольваро на фонаре, а слева – Штольцы на фонаре, Иващины, а за ними – государь император на фонаре. Нет, императору надо голову. Вж-жик! Чтоб катилась.

Я присел у неподвижно лежащего Репшина, потрогал пульс на шее:

– А доктор чем вам не угодил?

Жилки Якова Эриховича медленно серели, расплетались, кончики их чернели. Кровь натекала из-под прижатой руки.

Мертв, убит.

– Доктор? – нахмурился капитан. – Ну так, заодно… – неуверенно произнес он. И улыбнулся: – Все одно к одному…

Позади него в проеме возник Сагадеев.

Ни слова не говоря, он обхватил Тимакова рукой и впился зубами в горло.

Я вскрикнул от неожиданности. Вот уж чего не ожидал от обер-полицмейстера, так это прорезавшегося вампиризма.

Еще один сумасшедший? Не много ли?

Николай Федорович между тем, всхрипнув, содрал алый бант с капитанской шеи и выплюнул его под ноги. Бант расцветился странными значками, пыхнул дымком и рассыпался пеплом.

– Бастель!

Мне хватило реакции поймать внезапно обмякшего, закатившего глаза Тимакова. Голова его безвольно болталась.

Вывернув из ослабших пальцев револьвер, я опустил капитана на кушетку. Сагадеев давил пепел сапогом, как живую змею.

– Что ж вы, Бастель! – щерился он из-под усов. – Как же так?

В двери опасливо заглянул лупоглазый жандарм.

– Стой! – сказал ему Сагадеев. – Беги к Лопатину, все кареты, что сейчас выехали, – вернуть. Силой! – рявкнул он. – И уже в удаляющуюся спину добавил: – И осторожнее там!

– Кто? – спросил я.

Обер-полицмейстер выдохнул, подошел к Тимакову, стер след помады с его щеки:

– Да Ольга-Татьяна ваша, Диана Зоэль… И я, дурак, проморгал, не думал… – Он поморщился, взглянув на доктора. – О-хо-хо, наворотили дел.

Я вспомнил женскую ручку на плече Тимакова, вспомнил шаль, вспомнил слова Репшина про женщину, разговаривающую с Ритольди.

Ах, гуафр!

Как близко она подобралась! Приехала в чьей-нибудь свите? Окрутила лентой какого-нибудь ван Зее?

– Что же она, по-вашему, настолько сильна? – спросил я.

– Скорее, нахраписта, нагла, может быть, да, выросла в этом их мастерстве… Надо отдать ей должное, не побоялась. – Сагадеев раздраженно повел плечами и рявкнул в раскрытую дверь: – Носилки-то есть в доме?

В коридоре произошло шевеление. Кто-то там, сплоховав, растянулся на полу, давешние слуги, изрядно задерганные, протиснулись мимо обер-полицмейстера. Серая ткань носилок мелькнула прапором.

Бедный доктор!

Я не успел узнать его. Наверное, он был хороший человек. Мне он, конечно, не особо понравился, я ожидал увидеть худющего Роше, а тут…

Толстенький такой колобок.

Но мы вполне могли подружиться. Могли…

Слуги переложили Репшина на носилки. Золотой брегет стукнул об пол. Я наклонился и убрал часы в жилетный кармашек. На паркете осталось смазанное пятно.

Вот и весь Яков Эрихович.

– Бастель, – позвал Сагадеев, – пойдемте-ка на крыльцо. Мне может понадобиться ваша помощь. Вы как?

– Более-менее. А Тимаков?

– Очнется, куда денется. И думаю, будет мучим головной болью и угрызениями совести. Он, собственно, тут на каторгу наговорил.

– Николай Федорович!

– Да знаю я! – Сагадеев вытер губы рукавом. – Представляете, – пожаловался он, – гадость какая, до сих пор жжется.

Мы вышли за носилками.

В коридоре стояли жандармы, с ними ушлый поручик Штальброк, сразу признавший во мне на въезде кровь Кольваро.

Короткие кивки, обмен взглядами – и мы двинулись все вместе: трое впереди, двое сзади, я с обер-полицмейстером посередине.

Впереди мелькали юбки и сюртуки, торопливо просачиваясь перед нашим приближением в двери и арки. В обширном холле застыл пехотный полувзвод. Еще один полувзвод занимал площадку между пролетами парадной лестницы, ведущей в залы второго этажа.

Дом на осадном положении?

Сагадеев поручкался с полковником, пьющим чай, сидя на подоконнике, о чем-то они вполголоса заговорили. Жандармы вышли на крыльцо, а я остался в компании Штальброка.

Хмурое сентябрьское небо заглядывало в распахнутую створку.

– Вы понимаете, что происходит? – спросил поручик.

– Догадываюсь, – сказал я.

– Что-то серьезное?

– Извините…