Северный крест

Поодаль подъ полдневнымъ свтиломъ сидли, глядя на торжище, бдняки да нищіе, сокрушенные да радостнопечальные: палимыя солнцемъ порожденья безвременья. Одинъ изъ нихъ, старецъ сдо-срый, согбенный, съ брадою длинной, началъ бесду:

– Зрлося мн во сн: вотъ на сей-то земл, здся, будетъ житье-бытье: вс богаты, вс равны – власти нтъ да и жрицъ не видать; люди-то небось свергли власть ихнюю; потому и зажили, аки бози, а не аки псы (какъ нынче мы длимъ животъ свой, житья сытаго не вдая). Говорю вамъ всмъ: ладно, ладно будетъ жительствовать людъ…Эхъ…Словно всё счастье – тамъ, у нихъ, словно они всё счастье себ забрали, насъ обокравши, и намъ лишь горе оставили…часъ отъ часу не легче…

Нищій, едва живой, изсохшій и безрукій, помоложе, но съ напечатлньемъ большаго недовольства своимъ бытіемъ, съ опытомъ большихъ бдъ, отразившихся на лиц его, со взоромъ-скорбью, кряхтя, молвилъ:

– Да, тяжела – что и говорить-то – жизнь наша, ддо: тяжела, горька и безрадостна: конца и края бдамъ нту. Собачья жизнь! Народъ – отъ мала до велика – нынь злобится зло! Попущеніе Матери!

Узрвшій сонъ отвтствовалъ вздохомъ тяжелымъ, а посл добавилъ, и лицо его стало омытымъ слезами:

– Ты, братъ, потерпи…придетъ и наше время…минетъ бда… жили мы вдь нкогда, и предки наши жили – было времечко. А нынь живемъ, какъ купленные за злато. Но и черезъ золото слезы льются, да и богатство – съ рогами, бдность съ ногами. Нищета, она прочнй богатства, оно – пухъ, только дунь на него – и нтъ; иль птичка какая: гд захотла, тамъ и сла; иль какъ вода: пришла и ушла. Но пройдутъ еще тучи, и станетъ небо безоблачнымъ, чистымъ.

– Кто богатъ, тотъ и рогатъ, тяжело на душу богатство ложится, богатому сладко стся, да плохо спится. Но что толку о томъ говорить – пустое. Живемъ – покашливаемъ, ходимъ – похрамываемъ; счастливы бывали, да безсчастье въ руки поймали, а нынь токмо во снахъ счастье, а наяву напастье. Я теб вотъ что лучше скажу: а бды отчего, откуда юдоль-то вся, въ дугу сердце согнувшая? А вотъ откуда: всё потому, что число безграничное мръ добра, нами созданнаго, отдали мы, а не отдать не могли. Но коли ране отдавали богамъ, то нынь жрицамъ, симъ маткамъ критскаго улья. Мати превеликая, всё родшая, яви намъ милость, богинямъ лишь свойственну: горе черное отъ насъ отжени да счастье намъ ниспошли. О Мати, Мати… – отвтствовалъ боле младой.

– Мудрость Ея умъ нашъ премного превышаетъ…О Зиждительница! О Добротворная! Только Ей и плакаться! – вторилъ старый.

– До царя далеко, а до Матери близко! Цлыя, говоритъ, селенія нынь въ долгу предъ высокими, а они послднюю душу тянутъ, – говорилъ младой. – Какъ ни трудимся – всё должники! Горе – что море: не переплыть, ни вылакать. Этакой бды не зашь, не пережуешь, а пережуешь – не проглотишь. Нтъ намъ ни смерти, ни живота.

– Выпало намъ жити здся, братцы. А хд лучше-то? Везд, говорятъ, всё одно. Закрома тучнютъ – отъ зерна полнятся, а людъ худъ и едва на ногахъ отъ глада стоитъ. Людъ всюду подвергается участямъ многогорькимъ. Такова доля наша.

– Всё жъ господамъ отдали…

– Поборы нескончаемые! Охъ, солоно житье наше, солоно. Было время – осталось одно безвременье.

– Конца и края имъ нту! Охъ, горемычны лта сіи. Безъ топора зарубили! Было времечко – осталось одно бремечко.

– У меня давеча всхъ коровъ да быковъ забрали, увели. Оставили лишь куръ. Не роди, Мати, на блый свтъ – хоть утопиться, хоть удавиться! Стоимъ – какъ на угольяхъ!

– А у меня всь ячмень, да медъ, да фиги. Всё схитили. Сидимъ, какъ въ огн, братцы, и горе мыкаемъ!

– Обкрали насъ до нитки до послдней, а при томъ на двор недородъ сплошной. О Мати!

– Телята пропали, а овецъ покрали. Необлыжно скажу: изъ горла кусъ вырвали!

– Ячмень! Ячменя не оставили у меня! Соки послдніе выжимаютъ! – крикнулъ проходившій мимо; и пошелъ дале.

– Ой овесъ, мой овесъ! – горюючи крикнулъ кто-то.

– Когда ужъ печаль удалится, и гладъ, и моръ? Терпть ужъ больно невмоготу, – сказалъ тотъ, что помоложе.

– Сказали жъ намъ: молитеся усердне, а вы всё стенаете да плачете, – обратился къ нимъ кто-то изъ толпы, проходя мимо сидвшихъ.

Третій изъ сидвшихъ, наиболе мрачный обликомъ, изнуренный, но съ взоромъ отнюдь нетусклымъ, съ презрньемъ на лиц, усмхаясь вставилъ и свое словцо: