Северный крест

Въ то время какъ знатнйшіе изъ критянъ пировали, жрицы, водя хороводы и кружася, неистово плясали и пли священныя псни; неистовыя пляски, блаженно-воздушно-парящія, были также священны; глядите: сплетаются руки въ хоровод, и музыка, и танецъ свиваются-сливаются воедино. И вновь изливалася изъ устъ рчь древняя, слишкомъ древняя – словно самое Время, не вдающее пощадъ, – чтобы разумть смыслъ птаго, но сіе и не требовалось и даже: мене всего требовалось: боле всего Критъ радлъ о сохраненіи старины, представлявшейся ея правителямъ всеблагою, всечистою и преблагословенною; каждому изъ правителей минойской державы, быть можетъ, и приходила мысль, стучавшаяся въ ихъ головы и сердца, но они съ мрнымъ и казавшимся имъ похвальнымъ постоянствомъ отгоняли отъ себя мысли такого рода, гнали ихъ отъ себя, какъ гонятъ назойливыхъ мухъ да комаровъ: мысли о преобразованьяхъ, объ измненьяхъ любого рода; также – до эпохи царя Миноса I – и мысли о единомъ для всей державы Закон, который бы иглою, стальною и незримою, пронзилъ бы всь Критъ. – Критская держава и безъ Закона, единаго для всхъ и каждаго, представлялася ея вседержателямъ и вседержителямъ многомощною, построенной на вка и тысячелтія, – словомъ, Законъ былъ ненадобенъ и излишенъ; такъ они мнили: имъ и безъ Закона жилось прекрасно, а чернь, чернь на то и чернь, чтобъ быть вчно-недовольною. Правители критскіе если что и любили застывшее, крпкое, не могущее быть отмненнымъ или же измненнымъ, то лишь хладъ мраморнаго своего чертога, величайшаго изъ всхъ дворцовъ критскихъ, который былъ для нихъ олицетвореніемъ державы, данной имъ Судьбою въ правленіе; любили они и незыблемость своего трона, которая также представлялася и священною, и радующей сердца – не только самихъ правителей, но и всхъ – отъ мала до велика – слугъ Престола.

Случись, однако, узрть вышеописанные нами обряды не разъ призывавшемуся въ нашемъ повствованіи человку позднихъ, слишкомъ позднихъ эпохъ, онъ, быть можетъ, прыснулъ бы со смху – и съ чистой совстью, мня подобное уже преодоленнымъ самимъ собою, изжитымъ. – Какъ если бы и онъ, сей наблюдатель поздній, изжилъ вс привычки, обряды, обычаи – самъ, самостійно, благодаря лишь себ самому; однако, мы не вдаемъ тхъ, позднихъ, кто изжилъ бы въ себ всё что только можно изжить и избыть: привычки, обряды, обычаи лишь мняются – отъ эпохи къ эпох, ихъ формы перетекаютъ изъ одного въ иное, струяся по потоку временному, словно ручей, но суть остается одна, а не вовсе исчезаетъ, какъ ему, позднему, возможно, хотлось бы думать; и едва ль позднія, слишкомъ позднія разновидности ихъ чмъ-либо лучше и выше. Человкъ по вол создавшаго всегда человкъ, слишкомъ человкъ; говоря инако: многое, многое пришлось бы ему изживать, дабы претворить себя въ Человка: въ Личность. Однако кто боле себя мнитъ Личностью въ наше время, какъ не человкъ связанный, мнящій свое неродившееся Я самымъ драгоцннымъ изъ всего сущаго, мриломъ единымъ: всего бытія. – Ибо одно дло ратовать за Я (то есть не только наиблагороднйшее дло, но и дло изъ наитруднйшихъ), иное – подражать Я имющимъ, выдавая мелкія свои себялюбіе и своекорыстіе за Я-сознаніе, за уже обртенную Личность.

Потому будемъ же – сказать полуврно – снисходительны къ обряду, уходящему корнями въ представляющуюся едва ли не довременною древность, отстоящую отъ насъ толь далеко, что дломъ неудивительнымъ было бы назвать сіе немогущее быть сосчитаннымъ въ годинахъ разстояніе – межъ нами и началомъ появленья сего обряда, выказывавшимъ себя, напомнимъ, весьма древнимъ уже и для нашихъ героевъ, – бездною. – Словомъ, полувечность раздляетъ сего поздняго наблюдателя и зарожденіе священныхъ игрищъ, а потому не съ улыбкою поглядимъ на происходившее, но съ почтеніемъ – если не къ самому сему явленью, то хотя бы и къ разстоянію длиною во всю человческую исторію. Но не забывая быть снисходительными и почтительными, всё же отмтимъ: мене всего здсь должно видть борьбу духа, сознанія, человка, Я надъ плотью, безсознательнымъ, природою, Мы; ибо всё вышеописанное есть пареніе природы въ природ – ради природы и милостью природы.

Таковъ былъ веселонравный Критъ въ священные свои дни. И сими празднествами, а не хладомъ Дворца кносскаго, мрно бьется огромное, омываемое морями сердце Крита. – Казалось, черно-красное царство знавало лучшіе дни.

* * *