Северный крест

Прошла если не Вчность, то всё жъ время достаточное, дабы сявшееся въ день молебствія взошло и показалися бы всходы. Однако смена не всходили и всходовъ не было. Лишь кое-гд выглядывало изъ истомленной земли нчто чахлое и обреченное сгибнуть, не давъ плодовъ. Причиною неурожая было палящее безъ мры Свтило, сожигавшее едва ли не всё имвшее начать жить. Безплодными становилися поля. Многія рки, сіи сосуды страны, пересохли и не давали собою живительной для всего живого влаги. Народъ тотчасъ же осозналъ: гладъ заступалъ угрозою. И былъ онъ истощенъ и истомленъ жаромъ безплодящимъ, всё было блымъ-бло – до боли въ глазахъ. – Солнце наблюдало за всмъ, за каждой букашкою, надзирало, слдило, и, обычно благословляющее всё происходящее по вол одного слпца, нын было оно обезпокоено, ибо чуяло, что мрности святой что-то угрожаетъ, что-то зретъ. И било оно всё сильне лучами, страшное въ мнимо-лучистой своей сил, всецарящее, но не находило отвта. И было Солнце окомъ: одного слпца.

Глава 3. Нищіе, или кабацкія страсти

Критъ разстилался ширью полей, залитыхъ Солнцемъ; втеръ уносилъ безвозвратное; о, каковы приморскіе втра – отдохновенье для нуждающагося! – соленые, рзкіе, свжіе, готовые вдохнуть въ душу уставшаго путника второе дыханье, возродить его къ жизни. Но словно на всёмъ была печать бды.

Вдали виднлась площадь, которая всегда была оживленной въ т часы; кипла людомъ площадь; торговалось всё – бездлушки восточныя и египетскія особливо, быки, животныя священныя для мстъ сихъ, утварь для закланій (уже, какъ правило, не человческихъ, но животныхъ), сндь и рабы. Нкое сборище крпкихъ малыхъ, именовавшееся стражею, расхаживало по торжищу съ короткими кинжалами, выискивая тхъ торговцевъ, которые совершали сдлки покрупне, дабы собрать съ нихъ причитающееся.

Критъ временъ давнихъ, только начинавшій знакомство съ микенцами, временъ отцовъ царя Миноса, былъ на дл западною окраиной Востока, послднимъ его звеномъ: геополитически; хотя и подлинно самобытной: культурно; геополитически Критъ растворялся: въ Восток; культурно – стоялъ на уровн Востока, но вн Востока, порою первенствуя: не подражая ему и не рабствуя у него, но его переосмысляя, а посл – синтетически вбирая необходимое по своему усмотрнію, образуя цлое и рождая цльность, созидая новое и небывалое, и сіе новое и небывалое было своимъ, живымъ своимъ, что, конечно же, роднило минойцевъ съ греками слдующаго тысячелтія. – Мнніе это (о нкоторой геополитической неполноцнности и слабости) раздлялъ, однако, мало кто изъ критянъ, и оно, конечно, почиталось оскорбленіемъ. Востокъ – volens-nolens – читался во всёмъ, и едва ли не любому человку духа, ей богу, было бы здсь душно безмрно – случись человку позднихъ эпохъ оказаться въ эпох столь ранней, – и вовсе не отъ жаровъ аэра расплавленнаго; и возскорбело бы сердце его. – Здсь не было напечатлній подлинно божественнаго, здсь была плоть, обожествленная плоть, но не было духа. Надо всмъ – утснительный туманъ язычества, плоти, здшняго. Душно здсь духу, о, какъ душно!

Посреди торжища собрался людъ, который то и дло пугливо разступался: предъ «вящими людьми», знатными, шедшими не спша, но съ одышкою, дыша тяжело, съ высоко поднятыми головами, вытирающими съ помощью слугъ потъ съ лица. Поодаль отецъ семейства прилюдно поучалъ дитятъ своихъ, говоря инако: побивалъ ихъ; скъ: для вразумленья. Близъ нихъ сидла распухшая не то отъ многихъ родовъ, не то отъ голода (не отъ обилія же поглощаемой пищи!), краснаго цвта лица матушка; тяжелымъ, горестнымъ смятеніемъ являло себя лицо ея: словно не одна какая кошка скребла на душ ея, а цлая стая – и не по душ, а по Себи ея, и не скребла, а царапала, разрывая въ клочья царапаемое: потроха души. И было людно. Всё, однако, взоры – жадные – устремлены были къ битому мсту: били тамъ нкоего вора, укравшаго не какъ его братъ – одну мру зерна, но одного лишь цыпленка, вора, изнемогавшаго подъ неисчислимыми ударами плети; кто-то, распихивая локтями собравшихся, вопилъ «Р-р-р-разойдись, р-р-р-робята». Безъ мры стегалъ вора палачъ, разъярившійся, полуголый, потерявшій и долю человческаго въ хищномъ своемъ взор. Билъ онъ и прикрикивалъ гнвно:

– Будетъ теб, тать: вина твоя всему честному люду вдома. Будешь вдать, какъ добро царево расхищать.

И билъ онъ, покамстъ преступникъ, переступившій законъ неписанный, не упалъ: подъ неистовое рукоплесканье толпы, кричавшей порою «Повиненъ смерти!»; тло его претворилося въ кровяное мсиво; обезсилвъ, онъ уже не возводилъ очи гор и не выкрикивалъ слова о помощи. Народъ, довольный зрлищемъ, сталъ расходиться. Надсмотрщикъ, подойдя къ упавшему и коснувшись его, молвилъ:

– Забилъ до смерти – и клеймо не ставь: наказы царскіе перевыполняешь.

– Служу Родин, – отвтствовалъ палачъ съ рвеніемъ достодолжнымъ.

– Служи, служи да мру вдай.