Северный крест

Взлетаетъ игрокъ съ судьбою, безстрашный, смющійся, взирающій въ ликъ: не быка, но Смерти; обликъ его обличаетъ силу; жизнь его – подброшенная къ небесамъ монета, тетива, готовая либо лопнуть, либо разршиться пернатой, пущенной въ цль; бытіе его – словно мигъ. Быкъ скачетъ. Наступаетъ: рогами выпяченными. Стна страсти между ними сужается. Стремительны, словно мигъ, и движенья. Точка. Чаша всовъ ужъ не колышема: застыла; не подрагиваетъ: замерла. Стонъ толпы: перелетлъ – не задлъ плотью своей роговъ, изъ коихъ одинъ рогъ словно – Сцилла, другой – Харибда, проскользилъ надъ Смертью. Бычья плоть позади. Быкъ фыркаетъ, глазами огни мечетъ. Сладкое содроганіе молнійно пробжало по толп – не только какъ исходъ и результатъ, но и какъ цль дйства сего. Смерть щадитъ того, кто глядитъ на нее смясь, а Судьба – того, кто тщится быть вопреки, ставя на конъ бытіе свое, когда играютъ не съ судьбою, но играютъ: судьбою.

Быковъ – жертвъ Матери – предали закланію, но предъ тмъ оскопили. Серпомъ срзаны были чресла бычьи да срамные ихъ уды, и кровь обагрила мать-землю: отсченными чреслами бычьими и удами ихъ, приносимыми Матери, ежегодно возрождалась, поддерживалась и освящалась жизнь, зимою погибающая, весною воскресающая, точно Діонисъ, – подобно тому, какъ изъ чреслъ Урана нкогда родилась Афродита, гордо возставала природа: навстрчу Солнцу.

Но не только священную роль имла таврокатапсія, но также и вполн земную: роль panem et circenses. Народу казалось, что онъ возвеселился – въ Вчность; но народъ, потерявшись въ страсти, навеселился лишь – въ туманъ безсознательнаго, мутный и темный.

Имато, подошедъ къ быку убіенному, обмакнулъ въ крови жертвенной древній священный каменный ножъ и дотронулся имъ – сперва – до своей главы, а посл до главы жены своей. Кровь, собранную въ мдную чашу по манію царя, расплескали по полю: для урожаевъ вящихъ. – Священнодйствовали. – Но моленія не возносились: ниспадали.

Дале царь взялъ въ руц Лабрисъ, священный топоръ, мдный и обоюдоострый, много поздне ставшій однимъ изъ символовъ минойской державы, походившій на ангела, встника (древко – станъ, два лезвія – какъ крылія), и началъ благословлять земли окрестныя – по всмъ сторонамъ свта, приговаривая не мене священныя (нежели священный ножъ и священный Топоръ) слова, древнія и съ давно утеряннымъ смысломъ. Собравшіеся – чины высшіе, – понуривъ въ священномъ почтеніи главы свои долу, молчали, внимая; царь произносилъ словеса сіи негромко, однако ихъ можно было услышать едва ли не каждому: таковая была богопочтительная тишина вокругъ, священная, какъ и царь, и ножъ, и топоръ, и словеса царя, и самыя молитвенныя закланія.

Окончилось молебствіе, длившееся недолго, дабы не утомить царя, и знатнйшіе изъ критянъ подходили къ Имато, который съ улыбкою критскою благословлялъ каждаго подходившаго словесами священными, добавляя къ нимъ – смотря по чину и по степени личнаго благоволенія – и свое, уже понятное каждому, сказываемое на язык хотя и возвышенномъ, но всё жъ уже не столь древнемъ, чтобы нельзя было понять произносимаго. Знатнйшіе въ трепет священномъ подходили къ почитавшемуся въ такіе мгновенія богоглаголивымъ царю, цлуя сперва Лабрисъ мдный, а посл руку Имато; и отходили прочь, исполнены благодати. Царь не глядлъ на народъ, дабы не оскорблять зракъ свой. А высшіе чины мыли руки, ибо хотя и нкоторое время, но всё же провели его совмстно съ ушедшимъ уже народомъ, ибо вящіе люди имли обыкновеніе мыть руки всякій разъ посл посщенія мстъ, гд былъ народъ: послдній осквернялъ самымъ своимъ присутствіемъ бытіе ихъ. Имато имлъ обыкновеніе принимать многократныя омовенія въ таковыхъ случаяхъ.

Посл обряда вечеряли: подали закланныхъ наканун животныхъ, приготовленныхъ къ пиру самимъ царскимъ верховнымъ Поваромъ, кулинарная слава о которомъ распространилася далеко за предлы державы критской: говорили, что царь египетскій, именуемый фараономъ, отвдавъ однажды яства, приготовленныя ему Поваромъ всего Крита, до того былъ уснащенъ брашномъ, что предлагалъ въ обмнъ на него – ни больше ни меньше – колесницу, вдоль и поперекъ нагруженную златомъ – и въ слиткахъ, и въ украшеніяхъ; Имато, слушавши гласъ здороваго своего тла, отказался, но отказался почтительно, какъ то и подобаетъ царямъ и всецарямъ.