Северный крест

Из чёрного проёма, кувыркаясь, вылетела винтовка. Поручик стрелял метко. Гораздо лучше, чем мужики.

На окраине села заработал пулемёт. Из тех, что стояли на телегах.

К вечеру село было взято. Часть мужиков — бывших солдат, знакомых с законами войны, умевших наступать и отступать, вгрызаться в землю и колоть штыком врага, — прорвалась сквозь цепь окружения и ушла в лес. Другая часть была взята в плен.

К Чижову подкатился Крутиков, добровольно взяв на себя муторные обязанности ординарца — он был ординарцем у Слепцова, теперь «по наследству» перешёл к Чижову, сделал это добровольно:

   — Ваше благородие, что будем делать с мужиками?

   — Сам ломаю голову... Не знаю.

   — А я знаю, ваше благородие.

   — Ну и что?

Крутиков провёл себя пальцем по шее.

   — Секир-башка им надо делать. В расход их! Иначе это племя снова возьмётся за винтовки и выступит против нас.

   — «Секир-башка» — не слишком ли, Крутиков?

   — Никак нет. Совершенно не слишком.

Глухое село это, как ни странно, оказалось приобщённым к цивилизации — в нём имелся аппарат телеграфной связи... Чижов по телеграфу соединился с Онегой, со штабом. Задал вопрос, который интересовал Крутикова: что делать с пленными?

Ответ пришёл короткий и жестокий: «Расстрелять!» Чижову показалось, что узкая телеграфная лента с ответом, которую он держал в руках, горит красным вонючим пламенем, обжигает пальцы.

   — Я вам говорил, ваше благородие... — глянув в телеграфный свиток, громко произнёс Крутиков.

   — Сколько у нас пленных? — неожиданно резким тоном поинтересовался Чижов.

   — Сейчас посчитаем, — ответил Крутиков и, гулко бухая сапогами, понёсся к амбару, в который загнали пленных мужиков. Через три минуты он вернулся. — Шестнадцать человек.

Через два часа пленные были расстреляны у толстой бревенчатой стены амбара, в котором они до этого сидели.

* * *

Ночью на отряд Чижова напали мужики, ушедшие в лес. Появились они, будто тени бестелесные, беззвучно — вытаяли из кромешной темноты без единого шороха, — и ветки под ногами не хрустели, и подошвы не шаркали, не разъезжались. Охотничья сноровка у здешних жителей была отменная, подмяли мужики несколько человек, накинули на них мешки и уволокли в тайгу.

Часовые, которых Чижов поставил в охранение отряда, даже не заметили, что у них побывали незваные гости, не говоря уже о том, чтобы поднять тревогу или открыть стрельбу из винтовок.

Утром, когда рассвело, пленные солдаты из отряда Чижова смогли рассмотреть друг друга. В плену оказались три человека — Крутиков, чьё лицо украшал большой фиолетовый синяк, из которого испуганно выглядывал блестящий крыжовниковый глаз, второй глаз был закрыт опухшим безвольным веком (Крутикова помяли, когда накидывали на голову мешок); Ликутин с перебинтованной головой — простреленное ухо у него начало заживать и теперь нещадно чесалось, ему хотелось запустить пальцы под бинт и расковырять всё, что там имелось; и третий человек — Андрюха Котлов.

Андрюха оказался в этой группе случайно; вечером напился чаю — выдул целых четыре кружки, — ночью ему понадобилось выйти во двор, до ветра. Кряхтя, сладко постанывая со сна, он выбрался наружу, по тёмной, словно специально проложенной сквозь густую белую изморозь тропке проследовал за амбар, но облегчиться не успел — над белым саваном земли, вытаяв из безбрежного пространства, взнялись двое леших, навалились на онемевшего от неожиданности матроса и поволокли его в сторону от амбара.

Андрюха хотел закричать, но голос его пропал, в глотке раздался какой-то слабый птичий писк, один из похитителей, поняв, что пленник сейчас попробует вырваться, на ходу огрел его кулаком по голове, Андрюха дёрнулся, и похититель прошипел грозно:

   — Не дёргайся, белая сука, иначе сейчас вообще пришибу!

Андрюха показалось, что из него выпустили весь воздух, ничего не осталось, только одна оболочка, он снова пискнул и затих.

На голову ему поспешно натянули мешок, пахнущий пылью, мышами, плесенью, ещё чем-то неприятным, и поволокли дальше.

Волокли его долго: сквозь лес, через несколько падей, перетащили через два студёных, говорливо звенящих в ночной тиши ручья, прошли два поста — у мужиков, как у настоящих вояк, была налажена даже постовая служба, — ив конце пути Андрюха очутился на широкой поляне, посреди которой горел костёр.

   — Ещё гость, — молвил кто-то весело.

   — Так, глядишь, на всех мешок и накинем, — хрипло дыша от усталости, проговорил один из Андрюхиных похитителей — жилистый мужик с редкой монгольской бородёнкой.

   — Не кажи «гоп», пока бревно не перепрыгнешь, — осадил его человек, сидевший у костра, лица его Андрюха, с которого наконец сдёрнули мешок, разобрать не мог.

Через несколько мгновений Андрюха, глаза которого привыкли к сумраку, увидел, что под кустом, на лапнике лежат двое пленников — стонущий, с перевязанной головой Ликутин и суетливый ординарец, готовый услужить всякому офицеру, которого Андрюха приметил ещё до Кож-озера и невзлюбил за угодничество и торопливые воровские движения.

Андрюха опустился на лапник рядом с Ликутиным, пальцами ощупал шишку, вспухшую на голове. Выругался.