Северные были

…В двенадцать часов Ася вышла на связь. Рацию она развернула на чердаке. Михайленко караулил возле хаты. Разведчица особым кодом сообщила, что добралась благополучно и приступает к выполнению задания. Но не удержалась, попросила принять важные сведения, припасенные Филиппом Андреевичем, хотя в первую передачу этого и не требовалось. Михайленко сообщил точные данные о двух крупных группировках противника, концентрирующихся на дальних подступах к Харькову.

Свернув и спрятав в надежное место рацию, Ася показалась на дворе, Филипп Андреевич тихо, одними губами спросил:

— Все в порядке?

Радистка кивнула.

— Значит, скоро наши бабахнут…

— Ахтырка — сторожевой пост, — так же тихо сказала разведчица и вдруг ощутила в себе радость: пусть там, далеко, знают, что не ошиблись в ней, оказав такое доверие.

И снова вспомнилось…

«Я НЕ МОГЛА ПОСТУПИТЬ ИНАЧЕ»

Конец июня сорок первого. Москва. Дзержинский райвоенкомат.

К столу, за которым сидит военный с усталыми глазами, подходит хрупкая девушка и молча подает тетрадочный лист, на котором написано всего несколько строк.

— Сколько же вам лет? — Видимо, здорово надоело ему день-деньской отбиваться от мальчишек и девчонок, желающих во что бы то ни стало попасть на фронт.

— Мои ровесники уже там, — твердо произносит девушка. — И мое место рядом с ними.

— Ого! — оживился военный. — Присаживайтесь. Школа радистов. Так, так… В Заполярье, значит, метили?

— Да. Но теперь я сделала другой выбор. Не отправите — уеду сама.

— Верю, охотно. Минуточку. — Он куда-то вышел, прихватив заявление Любы Лебедевой. А она в это время мучительно думала: возьмут или нет?

Через несколько минут военный вернулся. Уже по тому, что он не отдал заявление, а положил в папку, Люба поняла — есть надежда. Но радость была преждевременна.

— Зайдите через недельку.

— Как?! Не могу же я, когда…

— Не горячитесь, девушка. Все приходит в свое время для того, кто умеет ждать.

О посещении военкомата Люба домой не написала, просто через неделю снова пришла в ту же комнату. Ее встретил тот же военный. Узнав девушку, улыбнулся:

— Так вот, милая моя вологжанка…

Учиться в спецшколе Любе Лебедевой было легче, чем другим. Как-никак, радиодело она уже знала. Поэтому налегала на спецдисциплины, совершенствовалась в немецком языке. Спустя какое-то время, она написала матери, что вступила в Красную Армию.

«Дорогая мамочка! Я не могла поступить иначе, — писала Люба. — Прошу тебя, пожалуйста, не беспокойся. Ведь ничего страшного нет. Не думай и не плачь, береги свое здоровье…

Сегодня мы принимаем военную присягу. Я теперь полностью военный человек. Вот и у нас в семье появились военные люди. Не беспокойся, еще раз прошу…».

Письмо получилось длинное. Ведь так хотелось знать о многом: о судьбе подруг, односельчан… Написала она и сестрам, просила их не беспокоиться и помочь матери заготовить на зиму сено для коровы… С особой гордостью и радостью сообщила о своем решении другу — он уже дрался с фашистами на одном из фронтов.

В напряженной учебе время летело быстро. Письмо за письмом шлет Люба домой и на фронт. В одном из них она сообщает матери о встрече в Москве с подругами, в другом — о том, что выдали шерстяное платье, туфли на высоком каблуке, темно-синее пальто…

Наконец наступил день, которого Люба так ждала.

«Дорогие мамочка и Шура!

В данный момент нахожусь в Москве. Дачу пришлось оставить… Вчера сдала экзамен за весь период учебы. На «отлично». Волнуюсь, даже не придумаю, что писать. Ходила на Северянку проведать подруг. Ведь не видела их полтора месяца.

Мамочка, пожалуйста, обо мне не беспокойся. Ведь подумай, так много девушек сейчас на фронте — сестрами и шоферами, бойцами и радистками… Шура, помогай маме во всем. Не спорь. Живите дружнее. Только бы скорей прикончить озверелого Гитлера. Ну, всего наилучшего. Целую крепко

Ваша Люба.

Послезавтра день моего рождения. Мне 20 лет. Писем пока не пишите, они, наверно, меня не застанут.

9 сентября 1941 года».