Северные были

Десятилетку Люба закончила с похвальной грамотой. В 1940 году это давало право поступать без экзаменов в любой институт. Но она не могла выбрать специальность. Тогда сестра Надежда, учительница, отправила все ее документы в Московский гидрометеорологический институт. Вообще, сестры считали, что Люба еще ничего не может решать самостоятельно.

Но все оказалось иначе. Любе не понравился гидрометеорологический институт, она ушла из него и поступила в школу метеорологии и связи при Главсевморпути. Тогда только что начали основательно изучать Север, и ее, как и многих, влекла романтика суровой Арктики.

В феврале 1941 года будущая радистка приехала из Москвы на каникулы. Ее мать, Екатерина Ивановна, жила в это время у дочери Надежды на станции Морженга Сокольского района.

— Говорят, там страшные морозы, белые медведи. Ты не боишься, Люба? — спросила Надежда.

— Что ты, Надя, нам-то, Лебедевым, к трудностям не привыкать…

АХТЫРКА — СТОРОЖЕВОЙ ПОСТ

Ася проснулась в десять утра, но с чердака не спускалась, пока в обед за нею не пришел Михайленко.

— Их не бойся, — кивнул он вниз. — Спрашивать не приучены, болтать лишнее — тоже. — И привел в хату.

— Ася, — подала руку девушка миловидной женщине, жене Михайленко.

— А отчество? — спросила та.

— Вячеславовна. Но вы зовите меня просто Асей.

— Это дочка моей двоюродной сестры, — пояснил Михайленко. — Из Сумы.

— А я и не знала.

— Я сам ее никогда не видел, — усмехнулся Филипп Андреевич. — Скрывается от немцев и полицаев. Что она там натворила, не будем спрашивать. Пусть пока поживет у нас. Так просила ее мама. Садись за стол.

Познакомилась Ася и с сыновьями Михайленко — Иваном и Мыколой — шестнадцати- и четырнадцатилетним хлопцами.

Обедали молча. Ася была голодна и с аппетитом уплетала борщ, жареную картошку со свиным салом. Михайленко помалкивал. Девушка это заметила и, чтобы завязать разговор, спросила:

— Почему ваши за стол не садятся?

— Они уже до нас, — ответил Филипп Андреевич, подкладывая в тарелку Асе картошку. — Ешь досыта, пока есть. Хоть небольшой запас, но имеем.

Ася только сейчас рассмотрела его. Михайленко было лет сорок, высокий, кряжистый, с повязкой на левом глазу, он выглядел не то чтобы мрачно, а сурово.

Вскоре хлопцы убежали по каким-то своим делам, а жена Филиппа Андреевича отправилась хлопотать по хозяйству. Первым о деле заговорил Михайленко.

— О тебе не расспрашиваю. Когда надо будет, сама сообщишь. Я сам местный, беспартийный, работаю в кооперации, развожу продукты на лошади, имею пропуск из комендатуры. Меня здесь многие знают, а некоторые подозревают в связях с оккупантами. Неплохо, а? — Филипп Андреевич улыбнулся.

— Совсем неплохо.

— Да… Фашисты зверствуют, местные полицаи стараются не отстать. Однако людей, не покорившихся оккупантам, в городе большинство. Ты будешь пока знать только меня. А теперь расскажи, какое положение на фронтах. А то немцы здесь, чую, врут все.

Шел конец сентября. Обстановка продолжала осложняться. В результате неудачного исхода боевых действий нашей армии на левобережной Украине и проводимой крупной перегруппировки немецко-фашистских войск на центральное, московское направление, наиболее угрожаемое положение создалось на Западном, Брянском и Юго-Западном фронтах. Противник продолжал непрерывно увеличивать количество войск на советско-германском фронте. Красная Армия дерется героически, но силы далеко не равны.

— Значит, Харьков не пал?

— Конечно, нет.

— Надо помогать, надо скорей помогать, — озабоченно произнес Михайленко. — Где твой багаж? Далеко от города?

— Километров десять-двенадцать.

— Дорогу помнишь?

— Да. Хоть сейчас покажу.

— Нет. Надо переждать сутки-двое. Нельзя быть уверенным, что твой самолет не был замечен немцами или полицаями.

Чтобы меньше было подозрений, за рацией, питанием к ней и еще кое-каким багажом Михайленко и Ася поехали утром, когда совсем рассвело. Филипп Андреевич в потертом кожаном пиджаке и в кожаной фуражке молча правил лошадью. Ася тряслась на большом дощатом ящике, брошенном на повозку. У выезда из города их остановил патруль.

— Куда? — спросил высокий тощий немец.

— Яйки либен? — в свою очередь задал вопрос Михайленко и показал пропуск.

— Да, да — осклабился унтер. — Яйки — гут.

Проселочная дорога была тиха и пустынна.

— А ты знаешь историю Ахтырки? — неожиданно спросил Филипп Андреевич. — Еще в 1641 году здесь был основан сторожевой пост. Оборонялись от набегов разной нечисти. Да, ровно триста лет назад. — Михайленко, не спеша, подробно рассказывал Асе о своем родном городе. Так, за разговором незаметно они оказались у цели.

— Вон в том лесочке, — показала Ася.

Дорога по-прежнему была пустынна. Они свернули в сторону и через пять минут тронутая первым холодком, но все еще густая листва дубравы прикрыла и лошадь, и повозку.

Багаж нашли быстро. Ценный груз бережно опустили на дно ящика, прикрыли его стружками, а сверху в три слоя уложили яйца, предусмотрительно захваченные из Ахтырки.

— Маловато заготовили, — усмехнулся Филипп Андреевич. — Ну, ничего, авось, сойдет.