Северянин (СИ)

          А теперь появился новый раб. Раб, невольником которого делает лишь ошейник. Раб, в чьих глазах горит огонь и жажда свободы. Такой не будет терпеть молча, не прогнется ни под кого. Он — дикий зверь, посаженный на цепь. Но стоит дать слабину — сорвется, сбежит. А по пути еще и перегрызет горло тому, кто посмел его пленить.

          Приобретение деда завораживало Норда. Рабы тощи, как скелеты, и малы ростом. Недоедание и тяжелая работа просто не дают им расти. Норд и сам не знал, как сумел достигнуть своих габаритов, находясь почти в равных условиях с невольниками. Но теперь, глядя на северянина, понял: кровь отца, текущая в его жилах была сильнее суровой действительности. Но все же она не творила чудес. По сравнению со скандинавом, Норд был низок и тщедушен. Пожалуй, руки мальчишки с севера были едва ли не равны по толщине ногам Норда. А ведь Норд старше: у нового раба было еще совершенно детское лицо; на гладких щеках пока не было и следов щетины, а во взгляде сохранялась какая-то открытость и постоянное удивление.

          Оставалось только непонятным, зачем дед вообще притащил его. Работать тот не станет — это ясно как Божий день. Более того, такой раб действительно опасен. И ест наверняка за троих. А если не кормить — помрет. Тогда зачем с ним возиться?

          Норд покачал головой. Его сметливый ум уже придумал объяснение странному поступку Бьёрдгара, но Норду оно жуть как не нравилось. Покрутив мысль в голове, отбросив, подумав еще и вернувшись к ней, Норд решил, что других вариантов просто нет. Этот скандинав достаточно похож на него. Не слишком, но разгоряченному ненавистью деду будет достаточно. Достаточно, чтобы представить, что это его, Норда, можно истязать. Достаточно, чтобы издеваясь над рабом, видеть лицо нелюбимого внука.

          От осознания этого, Норду стало гадко. Он чувствовал себя виноватым пред белокурым мальчишкой.

***

          Два дня Норд ходил вокруг помещения для рабов, около которого был привязан скандинав. Он наблюдал за больным от усталости и голода юношей, но не решался подойти.

          Потом от одного крестьянина, что всегда неплохо к нему относился, Норд узнал, как викинг стал собственностью деда:

          — Да воть не свезло им, — говорил Вульфстан, отирая пот со лба, — у бурю попали, да еще у тута у нас — у Уоше. Ну, кораблик-то их весь у щепочки, а они, глянь-ка, живучие какие, выплыли. Тока я тебе знаешь, шо скажу, лучше б им у море потонуть-то было. И тем, кого церковникам-то отдали, и этому, шо тэн забрал. Они-то, конечно, безбожники-язычники, да и крови нашей немало пролили, тока все равно — я как вспоминаю ту казнь, шо была у Норидже годков эдак шесть как, я зерно на базар возил тогдась, така аж дрожь берет. Не, нельзя так с людьми, нельзя. Кем бы ни были… Не по-человечьи это…

          Вульфстан махнул рукой и, одернув грязную рубаху, вернулся к работе.

          Норд грустно посмотрел на старика. На его огрубевшие от постоянной работы с землей и водой руки, на пальцы, грязь в которые въелась так глубоко, что уже никогда не отмоется. Скользнул взглядом по морщинистому лицу с дорожками пота на запыленной коже, по тонкой, цыплячьей шее, по драной, штопанной-перештопанной рубахе, изначальный цвет которой нет уже никакого способа узнать, и по босым, покрытым какими-то язвами ногам. Норда передернуло. Он видел людей и в более ужасающем состоянии, но почему-то именно в этот момент отвращение перекрыло в нем все прочие чувства. Отвращение и страх. Страх стать таким же: старым, грязным, больным. Страх так ничего и не увидеть в этой жизни. Смиренно терпеть, что бы ни выпало на долю, и не познать счастья. Весь век влачить жалкое существование и уйти в небытие.

          Попрощавшись с Вульфстаном, Норд кинулся домой. Он решил, что должен немедленно начинать действовать, искать путь в новую, настоящую жизнь. И интуиция подсказывала, что раб-северянин может сыграть не последнюю роль в его судьбе.

          Пробравшись на конюшню, Норд вырыл из кучи сена, наваленной в углу, свою заначку. Время от времени он ходил в болота и охотился на диких уток, а потом запекал их тушки в углях. Достав кусок птицы, завернутый в лоскут ткани, Норд отправился к помещениям для рабов.

          Скандинав все так же сидел, привалившись спиной к стене барака. Подойдя ближе, Норд увидел, что глаза мальчишки закрыты, на щеках горит лихорадочный румянец, а грудь часто и мелко вздымается, словно ему тяжело дышать.

          — Эй, — негромко позвал он и легко толкнул раба в плечо. Тот открыл глаза, непонимающе поморгал и, наконец, вопросительно посмотрел на Норда. Увидев протянутый сверток, мальчишка нахмурил брови, но предложенное взял. Неловко развернул ткань и тут же вцепился зубами в мясо.

          Наблюдая как жадно, кусками, почти не жуя, он ест, Норд стал опасаться, что невольника стошнит. Однако покончив с утятиной, скандинав умоляюще посмотрел на Норда.

          — Чего ты хочешь? — мальчик оглянулся по сторонам и, заметив корыто для лошадей, показал на него. — Воды?