Север и Юг

— Спасибо, — холодно поблагодарила Маргарет. — Если вдруг растеряюсь в этом странном обществе, то в первую очередь обращусь за разъяснениями к отцу.

— Наше общество кажется вам странным? Но почему?

— Сама не знаю. Возможно, потому, что с первого взгляда видно: два класса зависят друг от друга, но каждый считает интересы другого враждебными. Прежде мне никогда не приходилось сталкиваться с тем, что одно сообщество непрестанно пытается очернить другое, себе подобное.

— Вы что, никогда не слышали оскорблений в адрес промышленников? Про брань в адрес рабочих не спрашиваю, потому что понимаю ваше упорство в неправильном толковании моих слов. Но из чьих уст вы слышали поношение хозяев?

Маргарет покраснела, но быстро справилась с собой:

— Не люблю, когда меня отчитывают, а потому отказываюсь отвечать на ваш вопрос. К тому же это к делу не относится. Однако примите на веру, что кое-кто из рабочих — точнее, один мой знакомый — говорил лично мне, что фабрикантам не выгодно, чтобы люди прилично зарабатывали, потому что счет в банке сделает их независимыми.

— Полагаю, все это слова некоего Хиггинса, которого ты так высоко ценишь, — заметила миссис Хейл.

Мистер Торнтон не подал виду, что услышал это неприятное для Маргарет замечание, хотя и отметил.

— Больше того, слышала, что промышленникам выгодно иметь неграмотных рабочих, а не подпольных юристов, — так капитан Леннокс называет тех сослуживцев, которые ставят под сомнение любой приказ.

Последнее высказывание было адресовано скорее мистеру Хейлу, поэтому гость с неожиданным раздражением, что не удалось достойно парировать, уточнил:

— Что еще за капитан Леннокс?

Мистер Хейл поспешил вступить в разговор:

— Ты никогда не любила школу, Маргарет, а не то уже непременно бы узнала, как много в Милтоне делается для образования.

— Да, сознаю, школу я ценю мало, — согласилась она с неожиданным смирением. — Однако знание и невежество, о которых говорила, не имеют ничего общего с чтением и письмом — то есть, с тем, чему обучают детей. Скорее речь шла об отсутствии мудрости, направляющей человека на жизненном пути. Не могу утверждать, будто хорошо знаю, что это такое, но мой собеседник имел в виду, что хозяевам выгодно, чтобы рабочие оставались большими детьми, то есть жили сегодняшним днем и слепо повиновались приказам.

— Короче говоря, мисс Хейл, ясно одно: ваш красноречивый знакомый нашел благодарного слушателя для той бессовестной клеветы, которую решил вылить на хозяев, — заключил оскорбленный мистер Торнтон.

Маргарет, крайне раздраженная тем обстоятельством, что гость перешел на личности, промолчала, зато собственное мнение снова высказал мистер Хейл:

— Должен признаться, что, хоть и не успел, подобно дочери, завести близких знакомств, открытую вражду между рабочими и промышленниками заметил сразу. Противостояние бросается в глаза. Такое же впечатление неблагополучия складывается и на основе ваших высказываний.

Мистер Торнтон долго молчал. Маргарет только что вышла из комнаты в подавленном настроении, чем немало его огорчила. Однако недовольство заставило тщательно обдумать слова и придало им особое достоинство.

— Моя теория заключается в том, что интересы производства совпадают с интересами людей и наоборот. Знаю, что мисс Хейл не нравится, когда тех, кто трудится на фабриках, называют рабочей силой, поэтому не стану использовать это выражение, хотя оно и придумано не мной. Когда-нибудь — в будущем тысячелетии, в Утопии — подобное единство может возникнуть. Это я признаю точно так же, как и то, что республика может оказаться самой совершенной формой правления.

— Как только закончим читать Гомера, возьмемся за «Республику» Платона.

— Что ж, если взять за основу точку зрения Платона, может показаться, что все мы — мужчины, женщины и дети — готовы принять республику, но при современном уровне развития морали и сознания мне предпочтительнее конституционная монархия. В раннем детстве нами способен руководить лишь мудрый деспотизм, а вот потом, повзрослев и поумнев, мы начинаем ценить непреложные законы твердой, но спокойной власти. Я согласен с мисс Хейл в том, что наши рабочие застыли в детском состоянии, однако категорически отрицаю, что в их отсталости виноваты хозяева фабрик. Не сомневаюсь, что лучшая форма правления в данном случае — это деспотизм. В часы своего общения с подчиненными я должен выступать в роли диктатора и при этом пользоваться высшей свободой как от мелочного жульничества, так и от сомнительной склонности к благотворительным порывам, так распространенной на севере. Я должен принимать мудрые законы и справедливые решения в интересах своего бизнеса, то есть выгодные в первую очередь мне самому, а во вторую — рабочим, однако никто не имеет права принуждать меня к объяснению своих действий или отмене решений. Пусть рабочие бастуют, пусть пострадают и мои интересы, но в конце концов они поймут, что я не сдался и не отступил ни на шаг.

Маргарет к моменту окончания этой пламенной речи уже вернулась в комнату и снова села за вышивку, но ответил гостю мистер Хейл: