Север и Юг

— Поражаюсь твоей наглости, честное слово! Много о себе понимаешь. И как только Хампер отпустил такого ценного работника!

— Мы расстались, разочарованные друг другом. Я отказался подписать обязательства, которых он требовал, а он не захотел меня принимать без них, так что ничто не мешает заключить новый договор. Повторю, сэр, хоть это и нескромно: я хороший работник и серьезный человек, особенно когда не пью. А пить больше не буду, точно.

— Полагаю, чтобы скопить деньги на следующую забастовку?

— Был бы рад хоть что-нибудь откладывать, но деньги нужны, чтобы поддержать вдову и детей бедняги, который с горя утопился: ваши педи[5], не способные отличить ткань от основы, отобрали у него работу.

— Что ж, если ты так благороден, то найдешь себе работу в другом месте. В Милтоне оставаться не советую: здесь тебя слишком хорошо знают.

— Будь сейчас лето, уехал бы на юг: копал бы себе землю, заготавливал сено и все такое прочее, — но стоит зима, а дети Бучера голодают.

— Да уж, землекоп из тебя получился бы славный, ничего не скажешь! Не сможешь выполнить и половины той работы, с которой за день справляетя ирландец.

— Тогда за двенадцать часов попросил бы такую же оплату, как за полдня. Если я и в самом деле такое пугало, не знаете, где, кроме Милтона, можно попытать счастья? Ради этих детей я готов работать за любые деньги.

— Разве ты не понимаешь, во что тогда превратишься? Если согласишься на меньшее жалованье, чем другие, станешь штрейкбрейхером, и все ради чужих детей. Представь, как бы ты назвал такого бедолагу, готового на все ради собственной семьи. Да твои соратники разорвали бы его на мелкие куски. Так что мой тебе ответ «нет». Не дам я тебе работу. Не могу сказать, что не верю объяснению причины твоего упорства: возможно, говоришь правду, — хотя история и маловероятная. В любом случае не будет тебе работы.

— Да я и не стал бы вас беспокоить, сэр, если бы не настойчивость одной особы, которая почему-то считает, что у вас доброе сердце. Похоже, она ошиблась, а я пошел на поводу. Что же, не я первый, не я последний, кого сбила с пути женщина.

— Передай ей, чтобы впредь думала о своих делах, а не отнимала у людей время. Давно известно, что все неприятности в мире от женщин. Все, разговор окончен.

— Благодарю, что выслушали. Спасибо вам за доброту, сэр, и вежливое обращение.

Торнтон не потрудился ответить на горькую иронию, прозвучавшую в этих словах, а спустя минуту посмотрел в окно и увидел, как по двору медленно бредет усталый, безвольный, согбенный Хиггинс. Тяжелая походка резко контрастировала с недавней решимостью сильного, энергичного человека.

— Сколько времени он ждал встречи со мной? — спросил Торнтон, заглянув в будку привратника.

— Пришел, когда еще не было восьми, сэр, и все это время простоял здесь, у стены.

— А сейчас?..

— Второй час, сэр.

«Больше пяти часов… Непросто, с его-то характером», — подумал Торнтон.

Глава 39. Рождение дружбы

Прощай, все кончено. Забудь навек!
И все же рад — всем сердцем рад:
Отныне я свободный человек.

Дрейтон М.

Оставив миссис Торнтон, Маргарет спряталась в своей комнате и по привычке принялась ходить из угла в угол, но вспомнив, что каждый звук разносится по дому, опустилась на стул и неподвижно просидела до тех пор, пока не услышала, как Диксон проводила посетительницу. Еще раз прокрутив в голове весь недавний разговор: реплику за репликой, — наконец поднялась и меланхолично заключила, обращаясь к самой себе: «Почему ее слова должны меня трогать, если все мотивы, которые она мне припысывает, несправедливы? С какой, однако, легкостью эта женщина поверила в мою виновность, даже будто с готовностью… Но, слава богу, она не знает главного: он не сказал».

Маргарет подняла голову, проникнувшись проявленной мистером Торнтоном деликатностью, но тут же судорожно сжала руки при новой мысли: «О боже! Должно быть, и он принял Фредерика за моего любовника. Теперь все понятно: мистер Торнтон не просто знает о лжи, но считает, что я поощряю другого поклонника, и за это презирает. И как теперь быть?»

Она не понимала, почему его отношение к ней для нее так важно, и чувствовала себя очень несчастной! Каким тяжелым оказался прошедший год! Из детства она сразу попала в старость, минуя юность, молодость и зрелую женственность. Надежды закрылись раз и навсегда, в том числе и на замужество. Как она устала от постоянной необходимости держаться, быть сильной, но приходится терпеть — ради отца, потому что так велит дочерний долг. Если потребуется, она готова даже противостоять несправедливым подозрениям и обвинениям миссис Торнтон, но сознавать, насколько ошибается ее сын, было тяжело, и она ничего не могла с собой поделать. Может, махнуть на все рукой, уступить слабости… Ну уж нет!