Север и Юг

Каждый пошел своим путем. Торнтон поспешил на фабрику, строго-настрого наказал секретарю его не беспокоить, заперся в кабинете и погрузился в размышления. Как он мог всего каких-то два часа назад поддаться малодушному сочувствию при виде ее слез, пожалеть и вновь испытать любовное томление, забыв дикую ревность, сразившую его после встречи в такой час и в таком месте! Как могла столь чистая особа запятнать свой благопристойный, благородный образ? Но был ли он благопристойным? Торнтон возненавидел себя за мгновение сомнения, вновь покорившее воображение. И вот теперь эта ложь. Насколько острым должен был оказаться страх разоблачения! Пьяная провокация Леонардса вполне могла оправдать действия человека, готового открыто отстаивать свою позицию, а значит, страх, склонивший прямую, честную Маргарет ко лжи, невероятно силен.

Торнтон едва ли не жалел ее. Чем закончится разбирательство? Она не понимает, какая опасность ей грозит, если начнется следствие. Свидетель подтвердит ее присутствие на станции. Внезапно Торнтон вскочил. Нет! Никакого следствия быть не должно! Он спасет Маргарет: примет на себя ответственность за отмену процесса, исход которого, как заключил вчера судебный эксперт, весьма сомнителен. Доктора установили наличие серьезного — более того, неизличимого — заболевания и пришли к выводу, что смертельный исход мог быть ускорен как падением, так и пристрастием к алкоголю и, возможно, переохлаждением. Если бы он только знал, каким образом Маргарет причастна к этой истории, если бы предвидел, что она способна запятнать свою чистоту ложью, то мог бы спасти ее одним-единственным словом. Не далее как накануне вопрос о возбуждении следствия еще висел в воздухе. Мисс Хейл может любить другого, может держаться надменно и презрительно, но он все равно окажет ей услугу, о которой она никогда не узнает. Возможно, он начнет ее презирать, и все же та, которую пока любит, должна быть защищена от позора. А как еще, если не позором, можно назвать появление в публичном суде с признанием собственной лжи или жалкими попытками оправдаться?

Выйдя из кабинета, Торнтон поразил служащих своей суровостью и необычным — не просто бледным, а серым — цветом лица. Он отсутствовал около получаса, а когда вернулся, выглядел ничуть не лучше, хотя миссию завершил успешно.

Черкнув несколько слов, он положил листок в конверт, запечатал его и отдал одному из служащих со словами:

— На четыре я назначил встречу Ватсону — тому самому парню, который работал у нас упаковщиком, а потом поступил на службу в полицию, — но только что встретил клиента из Ливерпуля, который желает побеседовать со мной перед отъездом. Непременно передайте Ватсону этот конверт и мои извинения.

В послании Торнтон написал:

Следствие не состоится. Медицинские показатели не оправдывают его проведения. Не предпринимайте никаких шагов. Я не говорил с коронером, но возьму ответственность на себя.

Что же, подумал умный Ватсон, значит, не придется разбираться в этом скользком деле. Никто из свидетелей ни в чем не уверен, сама молодая леди решительно отрицала, что была на станции. Носильщик видел стычку, а как только зашла речь о необходимости свидетельства в суде, она превратилась в перебранку. Леонардс мог ведь и сам свалиться с платформы, потому что был пьян. Что же касается бакалейщика Дженнингса, то поначалу он держался неплохо, а после того как мисс Хейл отказалась признаться, что с джентльменом была она, засомневался. Вряд ли его удалось бы привести к присяге. Так что дело получилось бы хлопотное и сомнительное. Вывод: теперь можно сказать свидетелям, что их показания больше не нужны.

Прежде чем закрыть дело, в тот же вечер Ватсон явился к Хейлам. Мистер Хейл и Диксон напрасно пытались уговорить Маргарет лечь пораньше — она упорно отказывалась, и они не понимали почему. Диксон кое-что знала, но далеко не все: Маргарет ни словом не обмолвилась о том, что сказала инспектору, и не упомянула о фатальных последствиях падения Леонардса с платформы, — поэтому ее любопытство соединилось со стремлением отправить мисс отдыхать: бледность и слабость доказывали чрезмерное утомление. Маргарет не разговаривала, а лишь коротко отвечала на вопросы, пыталась улыбкой реагировать на тревожные взгляды и заботливые слова отца, однако с бледных губ то и дело слетали тяжкие вздохи. Мистер Хейл до такой степени разволновался, что Маргарет все-таки согласилась отправиться в постель. Часы пробили девять: вряд ли инспектор явится в столь поздний час.

Положив руку на спинку кресла отца, он спросила:

— Может, и ты ляжешь? Чего сидеть в одиночестве?

Ответить мистер Хейл не успел: раздался далекий звук звонка входной двери, многократно усиленный страхом и заполнивший сознание.

Маргарет поцеловала отца, умчалась вниз с проворством, немыслимым еще минуту назад, и остановила Диксон:

— Не ходи. Я открою. Знаю, это он. Мне нужно разобраться самой.