Север и Юг

Маргарет провела мучительную ночь, а утром свалилось новое переживание: брат прислал письмо, в котором сообщил, что мистера Леннокса в городе не оказалось. Секретарь заверил, что адвокат вернется не позднее вторника — возможно, даже в понедельник, — и в результате после некоторых раздумий Фредерик решил задержаться в городе на день-другой. Поначалу он собирался вернуться в Милтон, но присутствие в доме мистера Белла и внезапная встреча на станции заставили отказаться от этой мысли и остаться в Лондоне. Брат заверял, что предпримет все меры предосторожности, чтобы не попасться Леонардсу на глаза, и Маргарет возблагодарила судьбу за то, что письмо не увидел отец, а то непременно заставил бы прочитать его вслух и впал в состояние острой нервозности, бороться с которой у нее не хватило бы сил.

Она уже не раз пожалела о том, что уговорила брата поехать в Лондон посоветоваться с мистером Ленноксом. Ей казалось, что это не задержит его надолго, да и опасность выглядела абстрактной, но последующие события убедили в обратном. Маргарет старалась подавить бесполезные сожаления о действиях, которые прежде представлялись единственно верными, а на поверку оказались ошибочными. Отец слишком ослаб от душевных и телесных страданий, чтобы бороться с новыми страхами, поэтому сразу поддался бы панике и растерял последние силы. Маргарет заставила себя скрыть волнение. Казалось, отец совсем забыл, что этим утром от Фредерика могло прийти письмо, и думал лишь о том, что скоро утратит последнее зримое свидетельство присутствия жены. Он беспомощно дрожал, когда распорядитель обряжал его в траурную мантию, жалобно смотрел на дочь, потом подошел к ней неверным шагом и пробормотал:

— Помолись за меня, дочка. У меня не осталось сил даже для этого. Отдаю свою Марию, потому что должен отдать, и пытаюсь смириться. Знаю, что на то воля Божья, но не понимаю, почему она умерла. Помолись за меня, Маргарет, и попроси Господа послать веру для молитвы. Отчаяние мое слишком велико.

Маргарет усадила отца на диван, крепко обняла и принялась произносить все благородные слова святого утешения и преданного смирения, которые смогла вспомнить. Голос ее звучал ровно, а сама она черпала стойкость в любви к отцу. Мистер Хейл едва заметно шевелил губами, повторяя знакомые строки, с болезненным, мучительным усилием пытается обрести покорность, которую не мог принять в свое сердце.

Маргарет едва не утратила самообладание, когда Диксон обратила ее внимание на Хиггинса: вместе с дочерью тот стоял в стороне и внимательно наблюдал за церемонией. Николас пришел в своем обычном костюме, однако в знак траура обвязал шляпу черной лентой, чего не сделал даже в память дочери Бесси. Однако мистер Хейл ничего не заметил. Механически повторил за священником слова заупокойной службы, в конце несколько раз тяжело вздохнул, взял Маргарет под руку и жестом попросил вывести его на улицу, словно ослеп и надеялся только на ее поддержку.

Диксон громко зарыдала, закрыв лицо платком, и так глубоко погрузилась в собственное горе, что даже не заметила, как обычная в таких случаях толпа постепенно рассеялась. К реальности ее вернули чьи-то обращенные к ней слова. Подняв голову, она увидела мистера Торнтона: он присутствовал на прощальной церемонии, скромно укрывшись за спинами скорбящих, так что никто его не узнал.

— Прошу прощения. Не подскажете ли, как самочувствие мистера и мисс Хейл? Может, нужна какая-то помощь?

— Как? Да так, как и следовало ожидать: господин совершенно сломлен, а мисс Хейл держится.

Мистер Торнтон надеялся услышать, что она переживает, что расстроена, и это позволило бы ему проявить участие, утешить страдалицу. Эту мечту он лелеял с того самого момента, когда получил презрительный отказ, ей он предался бы еще несколько дней назад, но мечта эта, совершенно восхитительная, отчаянно омрачилась воспоминанием о сцене, случайно замеченной возле железнодорожной станции Аутвуд. Впрочем, выражение «отчаянно омрачилась» не передавало даже малой доли испытанного разочарования.