Север и Юг

— Рад, сэр, — заметил Хиггинс, лукаво прищурившись, — что вы сказали «они считают». Боюсь, что в ином случае счел бы вас лицемером — несмотря на то что вы священник или даже из-за того, что вы священник. Если бы вы — священник — рассуждали о религии как об истине, не обязательной и не универсальной для всех без исключения людей на земле, я счел бы вас жуликом. Признаюсь, предпочитаю иметь дело с глупцом, а не с жуликом. Надеюсь, я вас не обидел, сэр.

— Ничуть. Вы полагаете, что я искренне заблуждаюсь, а я полагаю, что искренне заблуждаетесь вы, причем куда более фатально. Не стану пытаться переубедить вас в течение одного разговора. Предлагаю продолжить знакомство, чтобы свободно рассуждать и спорить. Уверен, что рано или поздно истина возобладает. Я не верил бы в Бога, если бы не верил в торжество справедливости. Мистер Хиггинс, — почтительно понизил голос мистер Хейл, — полагаю, что, несмотря на все сомнения, вы в полной мере сохранили веру в него.

Николас Хиггинс неожиданно вскочил и замер в неподвижности. Маргарет тоже поспешно поднялась, испугавшись, что тот забьется в конвульсиях, а мистер Хейл в отчаянии взглянул на дочь. Наконец гость обрел дар речи:

— Да ведь я мог бы ударить вас за такое искушение! Кто дал вам право пытать меня своими сомнениями? Подумайте о Бесси: какую жизнь она прожила, а теперь вот лежит мертвой! А вы хоте отнять у меня единственное утешение: что Бог есть, и он рассудил ее. — Хиггинс сел и продолжил, обращаясь в пространство: — Не верю, что мою девочку ждет другая жизнь. Не верю ни в какую другую жизнь, кроме одной-единственной, доставившей ей столько тягот и страданий. Не хочу допустить возможность, что печальные обстоятельства сложились случайно и могли бы измениться с дуновением ветра. Много раз думал, что не верю в Бога, но никогда, подобно многим, не говорил об этом вслух. Мог смеяться над чужими речами, чтобы показать свою храбрость, но потом опасливо озирался, чтобы понять, не слышал ли он меня, если существует. Сегодня, в глубоком горе, не хочу и не могу принимать ваши вопросы и ваши сомнения. Во всем безумном мире есть только одна вечная истина, а потому, правильно или ошибочно, буду за нее держаться. Хорошо тому, кто счастлив…

Маргарет, до сих пор не проронившая ни слова, встала и, коснувшись руки Хиггинса, произнесла:

— Николас, мы вовсе не собираемся ничего обсуждать: вы отца неправильно поняли. Мы верим точно так же, как верите вы. В такое горькое время, как сейчас, это единственное утешение.

Хиггинс повернулся и, пожав ей руку, смущенно смахнул слезы.

— Да, вы правы, так и есть! Но вы же знаете: она лежит дома мертвая, а я в страшной печали, вот сам и не знаю, что говорю. Похоже, чужие речи, когда-то показавшиеся умными и правильными, вдруг выскакивают помимо моей воли. Забастовка провалилась; вы знаете об этом, мисс? Шел домой в надежде на утешение, а по дороге узнал, что Бесси умерла. Да, умерла, и все. Но мне этого хватило.

Мистер Хейл высморкался и, пытаясь скрыть чувства, встал, снял со свечей нагар, потом пробормотал укоризненно:

— Он вовсе не скептик, Маргарет. Как ты могла такое сказать? Пожалуй, ему можно прочитать четырнадцатую главу Иова.

— Думаю, не сейчас, папа. А может, и вообще не стоит. Лучше давай попросим нашего гостя рассказать о забастовке и постараемся утешить, чего не успела бедная Бесси.

Хиггинс ответил на все их вопросы и дал произошедшему подробные разъяснения. Расчеты рабочих (так же как большинства хозяев) основывались на ложных предпосылках. Они надеялись на товарищей, словно те были машинами определенной мощности — не больше и не меньше, — и не допускали, что страсть и ненависть способны возобладать над разумом, как случилось с Бучером и другими бунтовщиками. Верили, что демонстрация ран подействует на посторонних точно так же, как эти раны (будь то воображаемые или настоящие) действовали на них самих. Все это стало причиной ревности и гнева по отношению к несчастным ирландским рабочим, согласившимся приехать и занять чужие места. Возмущение до некоторой степени сдерживалось презрением к «этим ирландцам»: по городу активно распространялись слухи об их невежестве и глупости, неспособности выполнять даже простейшую работу. Роковую ошибку совершили те, кто не подчинился требованию профсоюзов любым способом сохранять мир. Эти рабочие вызвали разногласия среди бастующих и распространили панику по отношению к закону.

— Значит, забастовка закончилась, — заключила Маргарет.

— Да, мисс, в городе спокойно и безопасно. Завтра двери фабрик откроются для всех, кто намерен вернуться на работу. Теперь ясно, что мы ни в чем не знаем меры, а ведь если бы действовали с умом, то смогли бы добиться увеличения жалованья до уровня десятилетней давности.

— Вы-то получите работу, правда? — озабоченно спросила Маргарет. — Вас все знают как опытного ткача.

— Хампер скорее отсечет себе правую руку, чем пустит меня на свою фабрику, — спокойно ответил Николас.

Маргарет так расстроилась, что не нашла нужных слов, и заговорил мистер Хейл: