Сеть птицелова

Андрон молчал. Человечьим голосом что-то крикнула на речке выпь, но Авдотья даже не вздрогнула. Напряженно вглядываясь в белевшую в темноте фигуру, она ждала ответа. И увидела, как дернулись широкие жилистые плечи в светлой рубахе.

– Волк завсегда волк, барышня. Все одно убивал. Только, видать, в другом месте.

* * *

Приказав сварить себе кофию, княжна решительно отправилась в отцовский кабинет. С батюшкой переговорить она еще не успела и даже втайне обрадовалась, когда, выглянув после бессонной ночи в окно, застала над Привольем поволоку дождливой хмари. Смена погоды всегда вела у матушки к мигреням, а у папá – к болям в ноге, и потому оба родителя ее после утреннего чаю так и не вышли из спален. А это значит, с некоторым смущением решила Дуня, что кабинет и учетные отцовские книги оказались в полном ее распоряжении. Одна беда: без Андрея она понимала в них как в китайской грамоте. Ей нужен был управляющий. И она хотела видеть Этьена.

Послав за Андреем и отправив записку де Бриаку и доктору с просьбой прийти, она уселась за отцовский рабочий стол и неподвижно уставилась на бронзовую чернильницу с фигуркой арапчонка. За арапчонком в просвете между тяжелых гардин лил дождь; размеренно тикали напольные часы, погружая Авдотью в странную полудрему. Ей стыдно было себе признаться, что она более не желает искать душегуба, а мечтает лишь об одном, чтоб страх, охвативший ее с той минуты, как Николенька признал свою лошадку, отступил и дал дышать и смотреть на мир с прежней доверчивостью. Но страх только ширился, нарастал, подобно девятому валу. Прикрыв веки, Дуня с трудом сдерживала желание сбросить поднос с кофейником на пол. Да так, чтобы изящная чашка разлетелась на тысячу осколков, да еще и ошпарила кофием, дав повод вволю накричать на сенную девушку, отослав ее за нерадивость на конюшню. А самой весь день заниматься ожогом, делая припарки из настоя просвирника и шиповникового масла. И так переключиться на эту простую боль – чтобы та заслонила ставшую невыносимой душевную смуту.

Дуня вздохнула (может, и верно дать себе волю?), но тут в дверь постучали, и, поднявшись из-за стола, она увидела Этьена. Майор был в домашней серой куртке, темные волосы по-домашнему же зачесаны назад, обнажив чистый высокий лоб, и от одного взгляда на него терзавший ее страх отступил, а сердце замерло, но через секунду быстро и сильно забилось снова. А вместе с этим живым, радостным биением она почувствовала, как тепло расходится по всем членам, поднимается к щекам, вызывая непрошеные слезы. Он пришел! И пришел один, отослав за какой-то надобностью Пустилье, а от остального мира их отделяла стена дождя и его глухой шум. Авдотья, еще минуту назад убаюкивающая свое отчаяние, вдруг стала ошеломительно, непреложно счастлива. Смуглые губы де Бриака сложены были в неопределенную светскую улыбку, но взгляд его излучал напряжение, молил, требуя согласия на неминуемое объяснение. Смотреть в это лицо было мучительно, но оторваться – невозможно. Ненаглядный, вспомнила Авдотья слово, аналога которому во французском не знала. Так влюбленные дворовые девки говорили о своих суженых. «И верно, – подумала она. – Как на него наглядеться? Он источник, из которого пьешь и чувствуешь вечную жажду. А я… я рвусь в беду свою».

И, чувствуя, как краснеет и щеками, и шеей, и спрятанной под фишю грудью, Авдотья заставила себя отвести глаза и потупилась.

– Майор, – присела она в неглубоком книксене.

– Княжна, – склонился он в ответном приветствии.

– Я позвала вас, – она на секунду замолчала, так и не рискнув вновь на него взглянуть. – Я позвала вас… – хотела она сказать «Потому что по странной игре Провидения дороже вас у меня теперь никого нет», но вслух закончила: – потому что вчера мне стали известны некоторые факты, связанные с убийствами.

– Я весь внимание, княжна.

– Возможно, – начала Авдотья, – убийца на несколько лет уезжал из Приволья, а теперь снова вернулся. Я надеюсь с помощью нашего управляющего составить список людей, удаленных от усадьбы и вновь возвратившихся два года назад…

И княжна в подробностях пересказала де Бриаку свою беседу с доезжачим. Но в чем бóльшие детали она входила, в тем большее приходила смущение, потому как даже подробное описание произошедшего не могло объяснить, отчего ей вдруг понадобилась его помощь.

Однако де Бриак, похоже, отсутствия логики у княжны не заметил. В конце концов, подумала Авдотья, барышням логику иметь и не пристало. Она почти успокоилась, особливо когда сам майор вдруг резко покраснел, поинтересовавшись, как княжна почивала в эту ночь, и немедленно пояснил:

– Мертвая девочка. Похороны. Бессонница была бы весьма простительна.

Авдотья уж было призналась, что едва сомкнула глаза, когда за дверью послышался неестественно громкий кашель и в кабинет мелким шагом вошел Андрей. Хмуро поклонившись «бусурманину», он выжидающе встал перед опустившейся обратно в кресло у стола Дуней:

– Чего изволите, барышня?