Сестры зимнего леса

– Ничего, – качаю головой. – Сейчас главное – спасти Рувима.

– Умоляю, позвольте мне, – просит Довид, потупившись. – Это моя вина. Я не хочу, чтобы Рувим умер. Меня послали в штетл предупредить, что сюда идут люди с факелами и оружием. Будет погром. Разрешите сбегать за доктором. А по пути я подниму тревогу. Заклинаю, отпустите меня!

– А если сбежишь? Почем мне знать? – не сдаётся Альтер.

Наши с Довидом взгляды скрещиваются. Я вижу в его зрачках одну лишь боль.

– Он не сбежит, – говорю.

– Ну, смотри, шпринца. – Альтер отпускает рукав Довида. – Ежели удерёт – это останется на твоей совести.

Сглатываю комок в горле и киваю.

– Послушай, Довид, – говорю, – то, что ты сегодня увидел… Понимаешь, люди не всегда то, чем они кажутся.

В голове эхом звучит мамин голос: «Ты сильнее, чем думаешь». В глубине глаз Довида сквозит понимание. Но есть и свирепость, уверена, что есть.

Глубоко вздохнув, Довид открывает дверь и бегом бросается со двора.

Стараюсь поудобнее положить голову Рувима и прошу Альтера:

– Вы не могли бы с ним посидеть? Мне надо поговорить с родителями.

Бородач с ворчанием сменяет меня, а я кидаюсь в объятия отца. Его плечи дрожат, он плачет. Мой тятя плачет? Неслыханно!

– Их больше нет, Либа. Все, все исчезли… Не осталось никого и ничего.

– Ты о ком, тятя?

– О Купели. Ребе уже… нифтар… скончался до того, как мы прибыли. После Кишинёва погромщики пришли в Купель. Схватили всех до единого, заперли в шуле и… В общем, не осталось никого, Либа. Дом спалили дотла. Шестьсот человек…

Молчу, точно громом поражённая. Матушка, тоже в слезах, обнимает меня.

– Тятя, послушай, дубоссарский кахал собирается дать отпор бандитам. Ты не можешь помочь Рувиму? – заглядываю ему в глаза, так похожие на мои собственные.

– Нет, детка. Даже обернись он медведем, ему с пулей не справиться. Да Рувим теперь и не сможет, сил не хватит.

– Значит, будем ждать доктора. Может быть, сделать отвар из целебных трав? – спрашиваю у Альтера. – Или перевязку? Какую-нибудь мазь?

– Шалфей, бессмертник и калина, Либа, – говорит мама, а сама бросается на чердак.

Лайя! Я же совсем про неё забыла! Интересно, сестра на крыше? Если там, матушка позаботится о ней лучше, чем я. Иду на кухню затопить печку и вскипятить воду для отвара. Отбираю нужные травы. Пока вожусь, сверху доносится гортанный матушкин клик. А ведь прежде я не раз слышала такие звуки, только не догадывалась, кто их издаёт.

Голос гулкий, даже несколько трубный и такой громкий, что кажется, сейчас сюда сбежится вся округа. Призыв звучит вновь и вновь.

– Что она делает? – подозрительно спрашивает Альтер.

– Лебедей зовёт, – отвечаю с невольной улыбкой.

– Лебедей? – рычит Альтер. – Рувим истекает кровью, а она решила покурлыкать с шипунами, из-за которых и пошло всё прахом?

– Ничего подобного! Ведь это лебедь помог вам найти моих тятю с мамой. Они не простые птицы. Моя сестра тоже лебедица, и ей нужна помощь родичей. Лайе плохо.

– Что с ней? – спрашивает тятя. – Она заболела?

– Так сразу не объяснишь… – отвечаю.

– В любом случае её семья – мы, – ворчит он.

– Но сейчас ей нужнее лебеди. Вас не было слишком долго, и здесь столько всего произошло!

– Тебе, смотрю, тоже досталось, Либа. Альтиш, ох, Альтиш, когда мы пришли в Купель… – Он качает головой. – Всё кончено, Альтиш, никого не осталось. Всё стало золой и пеплом. – Отец всхлипывает и прикусывает большой палец. – Выжили только вы с Рувимом.

Альтер, белый как мел, сидит на полу. Мне чудится, что дом окружили призраки из Купели, наполнив его своими воспоминаниями. Души сожжённых евреев, дымом поднявшиеся к небу.

Альтер встаёт и обнимает тятю. Оба плачут. Никогда прежде я не видела тятиных слёз. Он не плакал даже на похоронах. Внутри всё сжимается, словно меня ударили под дых. Не зная, что предпринять, иду на кухню и завариваю чай.

Неужели Дубоссары ждёт та же судьба и все мы нынешней ночью станем золой и прахом? Вновь наполняю чайник и ставлю на огонь. Прихватив ковшик с отваром и чистые тряпицы, возвращаюсь к Рувиму, смачиваю ему губы.

– Попробуй попить, хоть несколько капель, – приговариваю.

Намочив вторую тряпицу, прикладываю к ране. Рувим морщится от боли, по его телу пробегает судорога.

– Прости, Рувим, прости меня.

Он приподнимает веки. В голове бьётся одна-единственная мысль: «Не желаю, чтобы он умер!» Не знаю, как ещё сладится у нас с Довидом, но мне не хочется потерять Рувима. Он, Альтер и мой тятя – всё, что осталось от Купели, от отцовского рода. Мы – последние из Берре Хасидим.

В дверь стучат.

– Доктор пришёл! – кричу.

– Я спешил как мог, – в дом входит запыхавшийся доктор Полниковский с дочерью.

За ними – Довид. При виде него Альтер коротко кивает, Довид отвечает тем же и говорит, вопросительно глядя на бородача:

– Мне надо уходить, мужчины готовятся дать отпор погромщикам.

– Иди, – отвечает Альтер. – Хас ве-шалом, не дай Бог, случится то же, что в Купели. – Дыхание у него перехватывает, он умолкает.