Сервер и дракон

Я смотрел, как Маркку идет между скамей и как семья шепчется вокруг него. Папа посмотрел на меня и улыбнулся серой улыбкой. Хотел бы я сказать ему, что собираюсь делать, но он не понял бы меня. Его мысли теперь были мыслями семьи, мысли обитали там, куда я не хотел, в холодной кладбищенской земле, в месте между небом и адом.

Дочь Туони приложила Маркку к груди. Мой брат встал на колени у алтаря и словно утонул в ее волосах, а я вспомнил, как это было. Вспомнил холодную черную грудь, запах земли, горькую темную кровь в горле.

Маркку не оставил ни капли крови. Он уснул в объятиях дочери Туони. Крючковатые пальцы гладили его волосы. Наконец он встал и прошел обратно на свое место, без всяких усилий, без трости. Шепот вокруг него стал довольным, и я знал, что на следующее утро Маркку будет сидеть на том же месте, бледный и холодный. И я тихо похороню его в углу кладбища. Он сел рядом со мной и зашептал что-то папе. Я стал для него тенью, теплым призраком живого мира.

И семья снова затихла, ожидая. Я встал и закинул на плечо мешок. Он по-прежнему был тяжел, но сила крови пробудилась во мне, и я легко понес его к алтарю.

Стоял сентябрь, когда я сжег Маркетту и развеял ее прах. Ее унес северный ветер.

Я снова заплакал, сам себе удивляясь: я думал, что у меня не осталось слез.

Потом я ушел в лес. Я шел, пока не стемнело, я шел, пока меня не сморил сон или пока я не проснулся, не знаю. Холод руки Маркетты жил в моем разуме и моем сердце, и он вел меня все дальше и дальше в лес.

Я наткнулся на черную реку, глубокую и широкую. На другом берегу высился темный холм, на котором стоял покосившийся дом, и внутри он был больше, чем снаружи. Из-за реки доносились тихие стоны.

На берегу меня ждала женщина. Ее волосы были темнее, чем речная вода, а платье струилось черным бархатом. Гордое красивое лицо искажала печаль. Я знал, что это лицо матери.

– Что привело тебя сюда, седовласый воин? – спросила она. – Железо? Вода? Огонь?

– Меня привело сюда горе, – ответил я. – Ты переведешь меня через реку?

– Горе не переносит через реку, горе не приводит человека в Туони. Только один человек пришел, не умерев, и этого достало. У меня больше нет дочерей, которых можно украсть.

Она замолчала и коснулась моей щеки, и ее рука была холодна. В ее глазах жили железо, огонь и кровь. И что-то куда древнее их.

– Ты из моего рода, теплый человек, – сказала она.

– Я из твоего рода, но не хочу этого.

Я встал перед дочерью Туони в церкви. Ее глаза были красны как кровь, губы черны, а лицо бело как кость. И я больше не боялся.

Я поставил мешок на пол и увидел голод в ее глазах.

– Посмотри, моя прародительница, прекрасная дочь Туони, что я принес тебе, – сказал я и открыл мешок.

Змеиное шипение наполнило церковь.

Я ловил их своими руками и кормил, и теперь они были здесь, черви Туони, острозубые гадюки. Они хлынули черной рекой и захлестнули дочь Туони, поползли по ее рукам, накрыли ее шипящим, извивающимся покрывалом. Она закричала, и этот яростный визг пронзил меня до костей. Но я забыл о боли и произнес слова, которые мне дали.

Говорит Туонетар, добрая мать:
Моя старая спина устала, мои руки ослабли,
Я не могу мертвых через реку переправить,
Не могу плести покрывала в своем доме.
Вернись ко мне, дочь моя,
Вернись в мой темный дом,
Приходи и перейди реку,
Стань утехой своей матери.

Я говорил и другие слова. Я говорил о рождении железа, о рождении огня и крови. Но есть и то, что старше их – рождение червя, рождение Туони, рождение смерти. И это я приберег напоследок.

Когда семья увидела покрывало из змей и боль дочери Туони, они стали страшно кричать. Они вставали и бросались к алтарю, чтобы отбросить змей, но стоило серым рукам прикоснуться к гадюкам, как те начинали кусаться, и жгучий яд Туони вливался в жилы семьи, а я стоял и смотрел. Огонь вспыхнул в их глазах, и огненные слезы потекли по лицам, пожирая их. Маркку и папа смотрели на меня, держа в руках змей.

– Простите, – сказал я. – Но вам пора домой. Там не может быть так уж плохо, раз там Маркетта. А другой семьи, кроме нее, мне не надо.

В их глазах была такая ненависть, что мне пришлось отвернуться. Я убежал и захлопнул за собой двери церкви.

Пламя Туони сожрало семью, перекинулось на деревянные стены и потолок и взбесилось. Церковь горела долго, я сидел на могильном камне и слушал крики семьи внутри. Я больше не плакал, разве что от дыма текли слезы, но это разве слезы?

Сейчас я живу в памперсном доме, хотя пока не ношу подгузник. Я сам сюда записался – мне больше некуда было идти. Здесь не так уж и плохо. Иногда я могу покурить, пока медсестры не видят.

Иногда я вижу лица некрещеных, которых мы отдали дочери Туони, и горюю. Но если им есть что сказать мне, они скажут это в темном доме.

И я знаю, что Маркетта тоже ждет там. Ждет меня и плетет покрывало из змей.