Сергей Николаевич Булгаков

Более того, Ungrund становится «решением» Бердяевым проблемы теодицеи, ответственности Бога за зло, потому что меон это не только источник Бога, но и зла. Таким образом, необходимо вечно бороться против зла путем творения, которое реализуется во взаимосвязи свободы, Бога и человеческой личности[375]. Таким образом, «Творчество, творческое отношение ко всей жизни есть не право человека, а долг и обязанность человека. Творческое напряжение есть нравственный императив, и притом во всех сферах жизни»[376]. «Твори, не то погибнешь…»[377], – так Евгения Герцык выразила центральную идею Бердяева о необходимости творения. Предположение о существовании принципа независимого от Бога, Ungrund как меон, выставляет Бердяева дуалистическим и гностическим мыслителем, учитывая, что христианское учение о creatio ex nihilo, специально созданное во II веке для того, чтобы отличить себя от гностической доктрины, считавшей, что есть пред-существующая (злая) материя. Выступая против этого учения, ранняя Церковь постулирует Бога как творца всех вещей ex nihilo без предпосылки и по его суверенной воле[378]. Именно поэтому многие современные исследователи утверждают, что Бердяеву не удалось создать прочную христианскую этику творения, потому что в постоянной борьбе со злом нет свободы и ничего помимо этой борьбы не может быть создано[379].

Несмотря на использование того же источника, понимание Булгаковым Бёме совершенно иное: в то время как Бердяев предпочел развивать принцип Ungrund как бездонность, как вечное движение вниз, Булгаков решил развивать принцип Софии как вечный подъем к божественным сферам, как «премудрое устроение свыше»[380]. Некоторые фрагменты работы Булгакова «Агнец Божий» (1933) можно трактовать, как непосредственную реакцию на теорию Бердяева об Ungrund: «Нельзя себе представлять, что до сотворения “было” ничто, как некая пустота – мешок, в который позднее всыпаны при сотворении все виды бытия… Ничто “до” творения просто никогда и никак не существовало, и всякая попытка начать творение с ничто, ему якобы предшествовавшего, разлагается в противоречие»[381].

Булгаков тоже использует понятие меон. Но в отличие от Бердяева у Булгакова меон не является абсолютным источником бытия, а существует только в корреляции с ним: «При этом руководящим и самоочевидным началом здесь является сознание, что абсолютного ничто ouk on вовсе не существует, это есть лишь отрицательный мыслительный жест или же отвлеченный от всякого конкретного применения минус как таковой. Есть лишь ничто относительное, me on, включенное в состояние тварно-относительного бытия, в его контекст, как некая в нем полутень или же тень. В этом смысле можно… сказать, что Бог сотворил и ничто. И анализ идеи творения необходимо включает в себя и эту мысль о “сотворении ничто”, как характерную черту творческого акта»[382]. Другими словами, только Бог, абсолютная божественность, является источником бытия, но он также является источником меона, ничто как потенции, и источником для творчества. Таким образом, только Бог способен на creatio ex nihilo, и меон – это данная потенция, которая, с точки зрения Булгакова, соответствует тварной Софии.

Смысл человеческого творчества

«Данное» основание творчества является тем, что раздражает Бердяева в отношении свободы. Он обвиняет Булгакова в простом следовании христианскому платонизму, в соответствии с которым человек не может сотворить ничего нового, что превращает всю мировую историю в ненужную комедию: «И всякий творческий акт по существу своему есть творчество из ничего, т. е. создание новой силы, а не изменение и перераспределение старой. Во всяком творческом акте есть абсолютная прибыль, прирост… Мир сотворен не только тварным, но и творческим… Человек призван обогатить саму божественную жизнь»[383].

Но можно и сомневаться в прочности бердяевской концепции творчества, ибо у него не идет речь о творчестве в «сем мире», а только в «ином мире»: «В творческом акте не устраивается “мир сей”, а созидается мир иной, подлинный космос… Ибо не любить “мира”, значит, быть свободным и раскрыть свое сыновство Богу, привязаться же к “миру”, значит, быть рабом необходимости… Всякое оправдание “мира” и “мирского” есть компромисс с грехом, ибо “мир” не есть подлинное бытие, “мир” есть падшее бытие, и его не должно смешивать с божественным космосом»[384].