Сергей Николаевич Булгаков

Прежде всего я бы хотела представить концепции человека Бердяева и Булгакова как две попытки примирить взгляды эпохи Просвещения с христианским учением: «Церковная интеллигенция, которая подлинное христианство соединяла бы с просвещенным и ясным пониманием культурных и исторических задач (чего так часто недостает современным церковным деятелям), если бы таковая народилась, ответила бы насущной исторической и национальной необходимости… Но пока интеллигенция всю силу своей образованности употребляет на разложение народной веры, ее защита с печальной неизбежностью все больше принимает характер борьбы не только против интеллигенции, но и против просвещения, раз оно в действительности распространяется только через интеллигенцию, – обскурантизм становится средством защиты религии»[356].

Бердяев и Булгаков утверждают, что это не материализм или социалистический взгляд на человека, который, в выражениях Канта, содействует «выходу человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине» («Ответ на вопрос: Что такое просвещение?» 1784), а только христианское учение о человеке, созданном по образу и подобию Божьему. Только созданный по образу и подобию Божьему может действовать свободно, но не продукт природы или общества, ограниченный теми функциями, которые были даны ему при его производстве. Поэтому не религия, но материализм – «опиум народа» (Маркс), поскольку лишает человечество его духовного измерения. Признавая в марксизме социальную заботу о человечестве, они критиковали его за отсутствие уважения к отдельной человеческой личности. Поддерживая позицию Канта о человеке как самоцели, они все же подвергали ее критике за отсутствие метафизических оснований[357]. По их мнению, подобный фундамент лежит в христианской концепции, согласно которой каждый человек создан по образу и подобию Божьему. В то же самое время они критикуют Православную Российскую Церковь, поддерживающую авторитарное государство. Они были убеждены, что человек призван к восстанию против любой власти, которая подавляет его достоинство и свободу. Таким образом, Бердяев и Булгаков выступили яростными критиками марксизма, Канта и традиционного христианства, но, в свою очередь, взяли из этих идей наиболее для них привлекательное и создали свои новые концепции личности.

А это то, что формирует основные различия между Булгаковым и Бердяевым, и то, что разделяет их, как огонь и воду. Это может быть продемонстрировано на примере «Критики чистого разума» Канта, в частности идеи разделения явлений (феноменов) и ноуменов. Оба философа отреагировали на это разделение, стремясь придумать другое отношение человека к феноменам, «вещам, как они предстают перед нами». По их мнению, кантовская концепция отношения человека и вещей основана на сомнении по поводу совпадения человеческого восприятия вещей с вещами, как они есть на самом деле. Кант различает Ding an sich, ноумен, от Erscheinung, явления, и постулирует, что человеческое знание ограничено явлениями вещей: «Мы не можем знать вещи-в-себе, но только, как они представляются нами» (Кант И. Пролегомены. § 10). Русская религиозная философия была представлена как попытка устранить «эпистемологический экран Канта над ноуменами с целью восстановить утраченную общую интеллектуальную почву с божественным»[358]. Следующие за Фихте, Гегелем и Шеллингом русские философы, по замечанию Ахутина, по преимуществу видели свет истины там, где Кант был ослеплен ноуменальной тьмой Ding an sich[359]. При этом русские мыслители следуют идеям Канта (и Фейербаха), рассматривая вопрос не с теоцентрических, но с антропоцентрических позиций, постулируя ноуменальность личности.

Действительно, Бердяев и Булгаков защищают доступ человека к вещам-в-себе. Однако главное их отличие от Канта заключается в ином понимании явления. Если быть кратким, то, по Бердяеву, явления – препятствия[360]. Феноменальный мир является следствием первородного греха, он управляется необходимостью, принуждением и правом. Булгаков же понимает явления как вехи на пути к познанию вещей-в-себе[361]. По его мнению, феноменальный мир – это онтологический факт божественного творения, его пластичность производит творческую свободу и создает красоту. Это общее различие приводит к важному выводу в связи с возможностью человеческого акта творения как культуры. По Бердяеву, культура является средством для преодоления феноменального мира и познания вещи-в-себе; по Булгакову, культура является способом формирования феноменального мира в силу знания вещей-в-себе. Иными словами, по мнению Бердяева, «падший мир» должен быть удален, уничтожен; по мнению Булакова, он должен быть переформирован или преобразован.