Сердца в строю

Но, пожалуй, больше других весть о предстоящем концерте взволновала Леонида Щурова. Сославшись на головную боль, он ушел из роты и весь остаток дня посвятил подготовке к концерту. Готовился обстоятельно, без спешки, что называется, с чувством, с толком, с расстановкой — благо сосед по палатке лейтенант Алешкин занят своими хозяйственными делами. Брился тщательно, многократно, с употреблением крема, пудры и одеколона. Чистил сапоги с полным напряжением всех сил сердца и ума. Долго перед зеркальцем подбирал приличную, с учетом сложившейся ситуации, мину.

В семь часов «при полном параде» Щуров вышел из палатки: красивый, изящный, несмотря на трудности лагерной жизни, и на его лице томное выражение, полное элегической грусти, под которой, как жар под пеплом, тлеет огонь неразделенной отвергнутой любви! Опасный мужчина!

Юрий Верховцев в своей палатке читал «Педагогическую поэму», когда бодрый голос Веточкина возвестил о предстоящем приезде бригады участников художественной самодеятельности. Прослушав объявление, Юрий снова взялся за книгу. Но не читалось. Некоторое время глаза его были устремлены на 148 страницу, хотя в ней не содержалось ничего особо примечательного. Взял карандаш, и на полях книги стали возникать то овал женского лица, то густая волна волос над выпуклым лбом…

В семь часов, отложив в сторону книгу, Юрий надел фуражку и вышел из палатки. Роты направлялись на ужин. Солнце еще высоко висело над горизонтом, но в лесу уже потянуло грибной папоротниковой прохладой.

Юрий шел по лесному проселку, сняв фуражку, расстегнув ворот. Через полчаса, через сорок минут в лагерь приедет Лена Орлова. Он может увидеть серые спокойные глаза, выпуклый лоб и над ним живое золото волос. Что же гонит его прочь из лагеря, подальше от эстрады летнего клуба, подальше от серых глаз и пышных волос?

Старое правило: не тереби рану! И так ноет. И бежит Юрий Верховцев из лагеря, словно можно убежать от самого себя, от своей любви.

А по шоссе уже мчится зеленый, цвета хвои, автобус с участниками концерта. У открытого окна — Лена. Она смотрит на убегающие вспять поля, на спрятавшиеся в садах хатки под соломенными и черепичными крышами, на светлые горы у горизонта, так похожие на далекие тающие облака. Автобус свернул на ухабистый проселок и пошел скрипеть и покачиваться по лесной дороге, где корни деревьев лежат, как выползшие из нор черные змеи.

Лена не замечает ни сосен, заглядывающих в окно, ни предательских толчков автобуса. «Каким он стал? Веточкин говорил, что загорел и волосы совсем выцвели на солнце. И похудел. А глаза? Как посмотрю в его глаза? И что скажу?»

Еще издали услышав шум мотора, Юрий свернул в чащу. За зеленью кустарника промелькнул кузов автобуса. Когда машина скрылась, Юрий лег на траву. Бледное вечернее небо было пустым и далеким. Сосны стояли строгие, невозмутимые, не шелохнув ни одной веткой. И небо, и лес, и все вокруг приготовилось ко сну.

Пришли на память вчера написанные стихи. О ней. Но никогда не услышит их девушка, проехавшая мимо в зеленом автобусе:

Ты могла быть другом, сердцем чистым,
Родником, поющим в самый зной,
Ложью вдохновенною, как приступ,
Болью неотступною, зубной.
          Тоненькой березкою в Рязани,
          Кошечкой домашнею такой,
          Правдою, похожей на сказание,
          Пушкинской — как дважды два — строкой.
Ты могла быть ясным звуком домры,
Мелочью, бездарной, как пшено,
Вечером зовущим, утром добрым.
Светом. Тьмою. Низом. Вышиной.
          Кем угодно! Разве дела мало?
          Я любое для тебя найду…
          Для чего ж ты женщиною стала
          На мою счастливую беду?

Невозмутимо и строго стоят вокруг сосны. Слушают. И не понять: сочувствуют или осуждают…

…В летнем лагерном клубе уже все готово к концерту. Суетится неутомимый Веточкин. Все места заняты солдатами, сержантами, офицерами.

На сцене у закрытого занавеса — Лена. В щелку смотрит она в зал — сколько знакомых лиц! Но бегут по рядам ее глаза, не задерживаясь, не останавливаясь, ищут кого-то…

Примчался запыхавшийся Веточкин:

— Все готово!

— А где… — начала было Лена.

— Кто?

— Нет, нет, ничего. Давайте начинать.

Звенит звонок, раздвигается занавес, начинается концерт…

Смешит публику остротами, испытанными на многих поколениях зрителей, конферансье Валентин Виолетов. Кружится, порхает, мелко семенит ножками Тамара Петухова. Грустно, тихо, но так, что слышно и в последнем ряду, читает стихи Елена Орлова: