Сентябрь

Он понимал, что Вагнер говорит вовсе не про качество коньяка или российские рационы.

- Помещается… - повторил он.

Вагнер решительно поставил банку на пол, носком сапога сунул ее в угол; вынул пачку "кэме­ла", сунул сигарету в рот.

- Долго ты там сидел? – непонятно к чему спросил он, разыскивая по карманам зажигалку.

Фродо отрицательно покачал головой.

- Всего три месяца. Но и так на три месяца слишком долго… Хотя были и такие, которые сиде­ли год, до самого конца, когда начался весь тот бардак, и Лукашенко погнал всех дальше, в Россию. Дай-ка и мне.

Он схватил брошенную пачку, даже не кривясь. Спиртное с тайленолом действовали в паре, уже ничего не болело. Коротышка чувствовал себя легким, как будто бы вместо головы у него был на­дувной шарик.

Он выдул совершенное дымовое колечко, задумчиво глядя, как то поднимается вверх, просве­ченное светящим в окно и стоящим уже довольно-таки высоко солнцем. Как потом оно сворачивает­ся, теряет резкость формы, расплывается под покрытым потеками потолком.

- Собаки у сетки… - буркнул он. – Сельские собаки у сетки. Ты помнишь, они были повсюду, пока их всех не перестреляли. И собаки серьезные, для них имелись небольшие такие загородки, иногда с будкой, иногда — нет. И вытоптанная ими дорожка вдоль сетки, глубокая такая, когда собака бегает вдоль забора, туда и назад. И там было точно так же, дорожка вдоль ограждения. Широкая, натоптанная, как правило, покрытая грязью. Толпы, кружащие, словно рыбы вдоль стенок аквариума. Это поначалу… Потому что потом люди обычно только стояли. Они держались за проволоку и гляде­ли в поле: плоское, голое, до самого горизонта.

Следующее тщательно выдутое колечко поднимается под потолок. Очередное мгновение ти­шины, шум сосен за окном.

- Три месяцы. Были такие, которые сидели с самого начала и до конца. Это те, которых депор­тировали раньше всех, целые семьи, которые застали еще палатки. И эпидемии… Только лишь потом условия как-то изменились к лучшему. Потом оно уже как-то сдвинулось с места, помощь беженцам действовала уже эффективней. Еще принимали Швеция и Израиль… Поначалу семьи с детьми, по­том и женщин. В Израиле молодежь попадала прямиком в армию. А дольше всех ожидали такие, как я, люди среднего возраста. Или же те, у которых рыльце было в пушку, как тот бывший министр или та блядская манда… Министр, по крайней мере, вел себя прилично, тихий такой, из-за угла мешком при­битый старичок. Всегда вежливый и корректный. А вот сионистский неофит — вот то было что-то с чем-то.

Вагнер загасил окурок ʺкэмелаʺ на полу.

- В башке не вмещается… - повторил он.

Только Фродо был прав. Вмещалось не только в башку, но и в международных нормах. До того времени, когда оказалось, что шмат территории в Европе может очень даже пригодиться.

Низушок допил остаток коньяка. Как для кого-то, кто не спал ночью, перед рассветом был из­бит, а потом лошадиную дозу тайленола запил чекушкой коньяка — он был на удивление трезв. И сейчас в нем вскипело злорадное, насмешливое настроение. Коротышка резко уселся на постели.

- Я знаю, что ты хочешь сказать, - глянул он искоса. - Можешь не продолжать. Никто ничего не должен ни мне, ни таким как я.

Вагнер молчал. Снова игрался ʺхеклеромʺ.

- А что ты должен был делать? Протестовать? - Фродо рассмеялся. - Как? И зачем? Вел ты себя прилично. Сидел в своей башне из слоновой кости, писал книжки и утверждал, что тебе все до задницы. И эти твои книжки даже издавал, со всеми их тонкими намеками. Тиражом по пятьсот экзем­пляров каждую. Вот только никто их не читал, потому что уже тогда они стоили как четверть средне­статистической зарплаты. Но ты все так же оставался авторитетом, тем более важным — что молча­ливым. Авторитетом для немногих, которые для тебя что-то значили, которых ты ценил. А глупый на­род ничего лучшего не заслуживал, он сам хотел… А больше у тебя нет?

Вагнер отрицательно мотнул головой. Не было. Он и сам охотно ужрался бы до полусмерти.

- Глупый народ, - низушок обращался, собственно, к самому себе. - Он сам себе все это и устроил, люди поперли на резню, словно бараны. А те, которые еще как-то мыслили, возвышенно молчали, как ты, или зарабатывали бабло, как я. И не видели ничего, кроме кончика собственного носа… Возможно мы и глядели с отвращением на всех этих лысоголовых на улицах, на облака лада­на, на маленькие и большие памятники в каждом скверике. Мы подключали для самих себя тайные антенны, нелегальные кабельные сети и радовались тому, что нас это все не касается, что мы сами не обязаны слушать и видеть эти бредни. А то, что кого-то там избили, спалили какую-то там церковь или даже кого-то убили… Сами же мы ничего сделать не можем… Чем хуже, тем лучше, долго все это не продлится. Но запад продолжал вести с нами бизнес, строились и открывались очередные супермаркеты. Разве что нас выперли из НАТО и из брюссельских прихожих. Перед нами, как перед чумными, закрыли границы, что нашим религиозным и националистическим маньякам лишь подлило масла в огонь… Польская схизма…