Сентябрь

Заключенный видел перед собой красный, жирный загривок сержанта, чувствовал упираю­щийся ему в ребра ствол. Сидевший рядом военный полицейский тоже, вероятнее всего, был ро­дом из Ирландии. В военной полиции, как правило, так оно и было, как успел сориентироваться в ходе преждевременных столкновений с американской машиной военного правосудия. Сплошные белые что в нынешней армии США было, скорее, чрезвычайным событием.

На каждой выбоине ствол подскакивал, болезненно впиваясь в бок. Оружие было снято с предохранителя, а сопливый жандарм держал палец на спусковом крючке. Интересно, на какой выбои­не он этот палец сожмет.

Вагнера даже не угнетала перспектива, что в ближайшем лесочке сержант остановит кон­вой, пинками выгонит его из машины, после чего выстрелит в спину. То на то и выходит, парой дней рань­ше, парой дней позднее.

Он не ошибался. Сержант вполне серьезно рассматривал подобный план, размышляя в дан­ный момент, на сколько человек он может рассчитывать, что те его не засыплют. Ему казалось, что на всех, все же сплошные свои, ирландские католики, жаждущие славы и желания приложить еретикам-полячкам. А злая судьбина, как правило, тяжело испытывающая полицейских в любой армии, до сих пор как-то не давала им возможностей. В принципе, никакого риска и не было, ско­рее всего, их ожида­ло повышение по службе и признание. Конвоировали ведь они не первого встречного-поперечного, но военного преступника, который наносил предательские удары, пря­чась за спинами гражданского на­селения. Сержант уже принял решение, он ожидал лишь подходя­щего местечка. Пока же было слиш­ком близко.

Несмотря на все это, Вагнер не мог удержаться от того, чтобы не поглядывать на побелев­ший, стиснутый на спусковом крыльце палец и в пустые – бессмысленные, но внимательные – гла­за ближайшего солдата. С самого начала у него не было шансов. Американская армия гра­жданское на­селение не убивает. Во всем виноваты те, кто нарушил перемирие. В особенности же они виноваты за немногочисленные, достойные сожаления случаи, когда в результате действий по восстановлению порядка погибли гражданские.

Чернокожий парень с искаженным напряжением лицом спусковой курок не нажал. Его упре­дил сохраняющий остатки человечности сержант, ударив лежащего прикладом по голове. Но и этим он ничего не изменил. Все уже было предопределено.

Да, все было предопределено. Более громкое ругательство, выбивающееся из заполняю­щего пивнушку мерного шума, вырвало Вагнера из задумчивости. Он повел взглядом по окруже­нию. Ниче­го не изменилось. Зато вернулись неоднократно переживаемые образы.

Вот только адреналин не выжег мозг у сержанта. Он понимал, в чем принимает участие, видел сжимающийся на спусковом крючке палец. И он сделал единственное, что мог сделать.

Вагнер невольно усмехнулся. Как-то они встретились, значительно позднее, когда сержант уже попрощался со службой и перебрался в русскую зону, где занялся тем, что любил более всего – торговлей наркотой.

Где-то недели через две сержанта уже не было в живых; он погиб единственным из всей груп­пы контрабандистов, наскочившей на патруль киборгов, когда тех на границе было дофига и больше. Бедняга, ему не помогло, что старался вплавляться в окружение, что при своих способно­стях уже че­рез пару месяцев по-польски и по-русски говорил практически без акцента, и даже по-литовски умел договориться. Одевался он как местный, в пятнистую спецназовскую форму, даже ʺкалашомʺ пользо­вался. И все псу под хвост. Наверное, потому что он был чернокожим.

Карим. Похоже, именно так звучало его имя. У всех у них в последнее время была манечка на пункте ислама. Парень из черного гетто, который после того, как засыпался в третий раз, на вы­бор имел либо обязательное пожизненное или почетную службу. Тоже пожизненную. Правда та в нынеш­ние времена, как правило, продолжалась короче.

На заделанном утками дворе, в нечеловеческом сиянии горящего фосфора, в момент, запол­ненный криками, один лишь сержант Карим не утратил до конца сознания. В жизни он видел уже много жестокостей, как и всякий черномазый, доживший до совершеннолетия, он бязан был убивать, чтобы выжить. Хотя черное гетто было из жестоких и жестких мест, там никто не забрасы­вал в дома фосфорные гранаты. И не смеялся, слыша крик горящих живьем людей.

Карим убивал достаточно часто, но не так.

Он ударил инстинктивно, видя сгибающийся на спусковом крючке палец. Он не намеревал­ся спасать кого-либо. Было понятно лишь то, что этот вот сопляк, чернокожий брат, через мгнове­ние присоединится к безумию убийств, раскрученному стукнутым беляшом.

Вагнер машинально потер затылок, почувствовав выпуклый шов шрама; Карим ударил силь­но, а композитный приклад М-16 оказался ой каким твердым.