Семиклассницы

— Тихонова, Тихонова! — заговорил он, останавливаясь против Наташиной парты. — Провела ведь меня. Я-то думаю: сидит нелюбопытная, без самолюбия, ничего не понимает. А она любопытная. И с самолюбием. Взяла и всё поняла. А мальчишки-то мои вбили в головы, что ни в кои веки вам их не догнать.

— Пусть-ка выбивают из головы чепуху! — заносчиво возразила Наташа. — Догоним. А захотим — перегоним!

— Да ведь не захотите, пожалуй, — вздохнул Захар Петрович. — Захотеть-то больно уж трудно. Не на один ведь день.

— Захотим, не беспокойтесь. Мы им докажем.

— Кто «мы», позвольте узнать? — насторожился Захар Петрович.

— Мы — весь класс.

— Ну-у? — протянул Захар Петрович, изумлённый до крайности. — Эх, Тихонова, Тихонова, через край ведь хватила? Признавайтесь, хватили сгоряча?

Тут закричали все, не одна Наташа. Такого крика Захар Петрович на своих уроках не слыхивал.

— Ничего не хватили! Подумаешь, гении в мальчишечьей школе! Чем мы их хуже!

Захара Петровича, казалось, мучительно одолевали сомнения. На лице его прямо так и было написано: «Хочу вам поверить, всей душой желаю! А не верится. Что ты поделаешь, не верится, да и всё тут!»

— Нет уж, не беритесь! Не осилите, нет. Не срамитесь уж лучше. Будем шагать потихоньку, как умеем. Мальчишки, они головастые. Не осилим мы их перегнать.

— Осилим! — орали девчонки.

В конце концов они заставили Захара Петровича сдаться.

— Может, и верно попробовать? А что, в самом деле, давайте попробуем?

Едва дверь за учителем закрылась, Тася, кричавшая вместе со всеми, даже громче других, что мы-де не хуже мальчишек, пусть-ка не важничают, нам только приняться, мы им покажем, взялась вдруг Наташу ругать:

— Получила пятёрку и сидела бы тихо! Нет, расхвалилась всем на беду. Захар Петрович подзадоривает, а она задорится, лезет на стенку! Захар Петрович расскажет мальчишкам. От них проходу не будет. Под контроль нас возьмут. Двойку нечаянно схватишь — задразнят. Уж я знаю по Димке.

Валя Кесарева живо вообразила картину: идёт домой после уроков с чистой совестью и пятёрками в табеле, а в переулке поджидает толпа семиклассников из мужской школы:

«Староста седьмого девчачьего! Взялись по математике нас перегнать! Слабó вам с нами тягаться!»

И сколько бы Валя ни отличалась, всё равно теперь её будут дразнить за чужую лень и безделье, потому что она староста седьмого «девчачьего».

— Обидно, — насупив брови, сказала она, — учишься, учишься, а из-за какой-нибудь лентяйки приходится страдать.

— Когда ты из-за меня пострадала? — возмутилась Тася.

— Призналась, что лентяйка! Поймали с поличным, ха-ха! — закатилась Люда Григорьева.

Тася сообразила, что сама себя выдала, но поздно. Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь.

Она щёлкнула замком портфеля и пошла мимо парт, нахально приплясывая.

— Математики, физики, химики! Всё равно Менделеевыми не быть.

Только её и видели.

Девочки не торопились расходиться. Отчего-то настроение у всех сложилось мечтательное, даже Тасина глупая выходка его не испортила.

— Был бы у нас прекрасный, самый сознательный, из всех классов класс! — рисовала Маня-усердница, уютно усевшись на парту и подперев ладошками щёки, на которые, как две соломенные занавесочки, свисали плоские волосы. — Никто на урок не опаздывает. Звонок — все на месте. Никто не галдит. Задания у всех приготовлены.

— Ску-учно немножко… — заикнулась Женя Спивак.

— А я воображаю не то! — перебила Наташа.

В ней всё ещё кипела радость. Не оттого, что в журнале, против фамилии Тихоновой, где уныло выстроился ряд отвратительных двоек, Захар Петрович жирно вычертил пятёрку и, обмакнув в чернила перо, щедро прибавил плюс. Впрочем, не будем лукавить — и оттого, разумеется! Кому не приятно заработать пять с плюсом? Но как бы растолковать Мане-усерднице: самое главное — работать головой интересно! И ужасно противно жить без самолюбия. Если у тебя нет самолюбия, ты — последняя тряпка!..

Наташа была не из тех девочек, которые умеют произносить на собраниях логичные речи, поэтому довольно быстро потеряла нить выступления и запуталась.

Тогда Валя Кесарева, сознавая, что руководящая роль остаётся за ней, начала веским тоном:

— Я считаю…

— Я считаю, ты считаешь, мы считаем… — взорвалась, как бомба, Люда Григорьева. — Задача — натянуть нос мальчишкам! И баста.

В это время Захар Петрович разгуливал из угла в угол в опустевшей учительской, терпеливо постукивая палкой, пока Дарья Леонидовна управится со своими делами. Она гнулась над классным журналом и, вздыхая, выставляла отметки. Захар Петрович поглядывал на её русые волосы, ровненькую полоску пробора, родинку на кончике уха, детский овал щеки и улыбался тяжёлым Дашенькиным вздохам.

— Хорошо вам смеяться, — сказала Дашенька. — Вы образцовый учитель. Они боятся вас как огня.

— Попробуйте меня не побояться! — ворчливо возразил Захар Петрович. Он сдвинул над переносицей брови, лоб перерезала строгая складка, рот скучно опустился. — Не уметь математически мыслить — значит ничего не уметь. Поменьше воды. Математика требует точности… А вы, Дашенька, тоже хотите научиться пугать?