Семь верст до небес

— Не подходите… к нам… — прошептал Тарлыков. И заплакал… Заплакал, как дитя, безобразно кривя щетинистое синее лицо, заслоняя рукою ослепленные слезами глаза… Что-то невыносимо безысходное было в нем, во всем; будто вот приподнял он ее, к себе прижал, как маму, как маленький, крепко-крепко. А она молчит…

А куда идти? Что делать? Нет, не знает, куда идти и что делать… Некуда идти… Не-ку-да.

Он положил ее осторожно обратно. Поправил покрывало. Разогнул свою почерневшую шею… И не убрал голову, когда Антон его молча ударил. Алексей отшатнулся. И засмеялся охрипше, негромко:

— Правильно ты все делаешь, Антон, правильно… Не прощай, Антон…

Антон нагнал и ударил открыто, не остерегаясь, что ответят… Алексей упал.

И тогда я подумал: хватит. И бросился на Антона.

Добрались мы до оврага, когда все, собственно, было кончено. Костя вытирал концами ладони. Памятник, черный, огромный, высился в сумерках ровнехонько, будто сроду стоял именно здесь. А Костя, теряя буквы и целые слова, возбужденно рассказывал. Оказывается, ему удалось-таки вытянуть его в одиночку из оврага. Только что и начал он его поднимать, а тут как раз и машина. Павел Сергеевич даже похвалил его, Костю, за добросовестный, самоотверженный труд, и тут же, втроем, с профженихом и шофером, навалились… И в полчаса поставили…

Оказалось, что и Савелий Лукич себя чувствует хорошо. Павел Сергеевич уже к нему в Покрячино, в больницу наведался… Повреждены всего-то два пальца, сказал будто бы весело Павел Сергеевич. Разговора больше было, заживет, а как заживет, как накажут Савелия Лукича, так и откроем здесь, у оврага наш-то памятничек…

— Так и сказал? — прервал Костю до сей поры молчавший Алексей: он, как вышли мы от Бореевых, не проронил буквально ни слова, двигался всю дорогу, опустив голову, скорее машинально, чем сознательно.

— А-аак…

Тарлыков ударил с силой в постамент: темное железо отозвалось в своей просторной пустоте, все выше и выше, тяжелым, угрожающим гулом.

— Уходите, — закричал Тарлыков, поворачиваясь к нам. — Все! Разыграли последнюю партию. Кончились игры… Кончились… Ну? Что? Дергайте отсюда!..

У меня уже не было никаких сил понимать его и принимать, и, тем более, бороться. Я повернулся и, не прощаясь и не оглядываясь, двинулся почти бегом к дороге. Через минуту меня догнал Байков.

Мы добрались с Костей до развилки. Мне дальше было в Астахово. Ему — в Покровское. Не говоря ни слова, мы пожали друг другу руки… Далеко-далеко, у оврага, заработал движок, метнулся из стороны в сторону свет, невидимая отсюда неуклюжая машина, выбрасывая вперед узкую неяркую полосу, двинулась в сторону леса и кладбища…

Я взглянул на Костю. Костя махнул только рукой слабо, повернулся и пошел: что ж, видно, парень утомился от всего этого не меньше, чем я.

Из документов, составленных или найденных впоследствии: