Семь верст до небес

Байков и Алексей оттащили вдвоем отбивающегося Савелия в сторону. Байков прижал его коленом к траве, выворачивая руку и прихватывая поясным ремнем.

Я отошел в сторону. И сел в кусты. Кажется, пахло жареным.

— Подойди сюда, — обратился Прохожев к Алексею, уже без церемоний. Алексей подошел. Прохожев кивнул на папку в руках профжениха, оправляя разорванную рубаху. — Акт мы составили. Алексей Иванович… Оскорбления… Сопротивление… Посягательство на представителей власти… Телесные повреждения… Тебе понятно? Тебе все теперь понятно?

И широко, дружелюбно улыбнулся Тарлыкову.

— Теперь все понятно, — угрюмо глядел на Прохожева Тарлыков. — Костя… Костя! Брось-ка мне трос! Быстрее! Садись в бульдозер!

Мотор заревел. Бульдозер вертанулся на месте. Тарлыков, покинув Павла Сергеевича, принялся заводить трос под лежащий памятник.

Прохожев постоял мгновение и, отойдя к Зарывалину, стал говорить ему что-то горячо и долго. Тем временем памятник, прикрепленный к тросу, под напором бульдозера начал медленно отрываться от земли…

— Да вы не поняли! Ничего не поняли! — закричал раздраженный Прохожев. — Сегодня они в дураках! А завтра? А завтра — вы! Вы понимаете, понимаете?

— Ничего не слышу, — держался за уши Зарывалин. — Ничего не понимаю…

— Если им удастся к утру его поставить… — повернулся к его уху Павел Сергеевич. — Если приведут его в божеский вид…

— Я понял! — Зарывалин согласно кивнул. — Я все понял! Значит, откроем его здесь… Так?

— Да вы с ума сошли… — прошептал Пайел Сергеевич. — Он у вас со всех балансов списан… Нет его! Нету! Откуда ему взяться? И к тому же все сразу припомнят: а почему он здесь, а почему нового до с их пор в Покровском нет, а почему неделю назад по областному радио объявили про открытие нового? Теперь вы понимаете?.. А эти… Эти не остановятся! Им — суд! Суд грозит. Они этим памятником, как щитом, прикроются! Ясно?

— Ясно… — опустил голову Зарывалин.

— Тогда в чем дело? — заулыбался нетерпеливо Прохожев. — Сейчас они на крючке! А завтра? А завтра, если мы его не свалим — пошла писать губерния… Вы же себя, себя этим выводите под удар! Я — что? Вы разве не помните? Я случайный человек здесь… Ехал мимо, взялся помочь, меня же и избили… А за все, что было — только вы и ответите… Вам что, это тоже надо растолковывать?

Прохожев пристально поглядывал на Геннадия Васильевича, посверкивая светлыми зрачками.

— Вот что… Вы председатель? Вам и карты в руки! Прикажите своему трактористу. Немедленно!

Зарывалин растерянно потряс руками с наползающими на ладони обшлагами. Поглядел на бульдозер. Потом на Павла Сергеевича.

— Да побыстрей же… Черт бы тебя побрал!

Зарывалин с силой постучал в стекло кабины. Двигатель сбросил обороты. Памятник, стоящий почти вертикально, поддерживаемый Тарлыковым и Огольцовым, вновь завис на тросе. Алексей бежал уже к бульдозеру.

Но он не успевал. Костя, картаво матерясь, спрыгнул наземь. Бросил в сердцах рукавицы и пошел к лесу. На его место проворно взлетел легкий, азартный Прохожев и захлопнул дверь. Мотор заревел. Машина подалась назад. Огольцов едва выскочил из-под летящего на землю памятника.

Бульдозер остановился. Прохожев делал какие-то знаки из кабины. Быстрее всех догадался Игорь Николаевич. Он сунул папку Косовскому и одним громадным прыжком — к бульдозеру. Сбросить трос с крюка — секундное дело… Бульдозер покрутился на месте, привыкая к новому седоку, и, опустив щит, двинулся на памятник.

Леска вздрогнула. Раз и другой. Но он слишком хорошо знал эту темную реку. Прожив над ней свыше ста лет, Лукьян запомнил ее и щедрой, блещущей в солнечный день гибкими рыбьими спинами, и черной, хлюпающей, щербатой, будто непристойно-грязной, когда в войну однажды унесло плотину. Запомнил и такой, какой была она в последние годы: старой, как он, спокойной, без неожиданностей, по причине полного бесплодия.

Собственно, он и не рассчитывал на какой-либо улов. Так, маленько побаловать себя и соседей, выделив из остальных дней торжественный день поминовения Анисьи. Чтоб запомнилось хотя б этим, а оно того стоило.

К удивлению Лукьяна, ему часа за полтора все же попались три полупрозрачных, худощавых пескарика. Вытащенные из глубины, они не трепетали, не боролись, а качались прямо, смирно, будто заранее повешенные, и точно согласившиеся сразу, что раз уж так получилось, значит, так и должно было получиться…

Все замерли на месте. Бульдозер, подрагивая гусеницами, двигал и двигал вперед. На памятник. На Огольцова, который выставил свою огромную лапу и шевелил пальцами. Как раненный смертельно рак шевелит клешней… Или напугать он кого хотел?

Огольцов корчил рожи, обнажая длинные зубы, шевелил, шевелил пальцами и — отступал, отступал… Под ноги ему попался трос, Савелий рванулся из петли и грохнулся оземь, подламывая раскоряченную руку.

Все ахнули. Бульдозер чуть тормознул. И, пользуясь мгновением, пошел вперед. Щит с грохотом ударился в металлическую основу. Памятник развернуло, снимая дерн, вырывая в земле глубокую борозду. На мгновение он завис над оврагом… И покатило со стуком вниз…