Семь верст до небес

И ведь владели же они тогда им, этим сокровенным, — в моих-то глазах!

…Стало быть, спокойствие это — от спекшейся и почерневшей от грехов крови? Стало быть, снисходительность — от толщины корявой коры, грубо-искусно взращенной из утомительных точностей и раздражающих неточностей, из невыплаченных долгов и проваленных обязательств, вероломных любовей и пуританских ответственностей, опоздавших побед и пунктуальных поражений, умело скроенных полуправд и фантастических слухов, ставших правдой, поверхностных дружб и глубокомысленных предательств, предсказуемых смертей и нежелательных рождений, — от толщины, горбатости стойкой на излом коры, имя которой «нормальная степень утомления», коры, позволяющей нормально есть, нормально спать, приносить в доступной форме пользу, двигаться, улыбаться… — но и не более того?!

Мы почему-то полагаем, что мы значительнее наших детей. По моему же мнению — совершенно беспричинно… Они не ведают себя, и в этом счастливом неведении их, только их гармония и мудрость. Она недоступна нам…

Счастливы и потому, что они, слава богу, еще не научились не отличать любовь от согласия, мечту от терпения, смысл — от умения забываться, а не достигнутую почему-то цель — от полученного кое-как результата…»

Я захлопываю и отодвигаю рукопись. Боже… Как все глупо, как все пропахло нафталином, почерпнутым вместе с заплесневевшими идеями прямо из отсыревших сундуков XIX века. Милый Алексей Иванович, а я и не знал, что вы идеалист равно в такой же степени, как и обруганный и распетушенный вами третьего дня в пух и прах какой-нибудь недозрелый Фихте!.. Идеализму вам захотелось? По максимуму жить намереваетесь?

Жизнь (вы и сами так считаете) посложнее будет всяческих искуснейших построений. И тех, которые по максимуму хотят, они максимумами и бьют: сверхунижением на колени ставят, сверхгрязью с головой поливают, а сверхглупостью сделают и тебя глупым!..

Ты-то все вынесешь.

А вот когда за глупого, нет, не за какого-нибудь выдающегося идиота, а за ничтожного, всеми обманутого дурачка будут тебя держать, вот этого ты уже не стерпишь… Заорешь. Да еще как!

Опомнись, Алеша… На дворе двадцатый… Да что там! На дворе — третье тысячелетие, а ты все меришь «смыслы» складным скрипучим метром старичка Канта…

Ладно. Все это пустяки. Пустяки в сравнении с тем, что мне пора идти. Все. Меня ждет Наташа. И мы с ней идем в кино. Щекотать нервы. «Плохонький репортер с плохонькой машинисткой идут в плохонькое кино». Адью, товарищ идеалист…

Из документов, составленных или найденных впоследствии:

«На ваш запрос сообщаем, что гр. Бореева Анисья Лукьяновна, 1910 года рождения, постоянно проживающая в с. Яшкине, Покровского с-с Астаховского р-на, на спецучете в диспансере № 1 не состоит. В период с 1942 по 1976 г. трижды проходила обследование и во всех случаях признана психически здоровой. Наблюдается расстройство вегетативной нервной системы, что осложняется преклонным возрастом больной. Нуждается в амбулаторном лечении».

(И. о. гл. врача поликлиники, подпись неразборчива.)

«…отряд, сформированный крепостными крестьянами Савелием Авдеевым и Кузьмой Яшкиным, дал первый бой захватчикам близ местечка Сенное (ныне пос. Астахово). Было отбито 2 пушки, 5 лошадей с повозками, 1 повозка без лошади, 1 мясная коровья туша, 1 сбруя… Французы, сопровождавшие обоз, в беспорядке бежали, бросая оружие и награбленное. Особенно отличился в схватке крепостной крестьянин Григорий Великанов, получивший впоследствие вольную от своего помещика, офицера русской армии Б. И. Астахова, дошедшего со своим полком до Парижа».

(Из материалов экспозиции областного краеведческого музея «Отечественная война 1812 года».)

«Тов. Кремневу. Попробуйте прояснить (по своим каналам), чем занимался Прохожев П. С. в 30-е и 40-е годы. В. Хицко».

(Из записки.)