Семь сувениров

Холод терзал его, душил, он почти терял сознание. Он ускорил шаг. Ноги не слушались, но он шел вперед. В кармане куртки он нащупал все тот же перочинный нож, который носил с собой на все случаи жизни, он уже поднес палец к рычагу. Девушка обернулась. Она была совсем молодой, очень красивой. В отличие от женщины, которую он убил в прошлый раз, она не улыбнулась, а, наоборот, все сразу поняла. По-видимому, взгляд Радкевича выражал то, что без всяких слов было понятно. Он шел, чтобы убить ее. Девушка бросилась вперед. Он рванул за ней. Через пару метров, она споткнулась и упала.

Радкевич не помнил, как бил ее, он помнил только, как очнулся и увидел под собой окровавленное, изуродованное тело. Не было больше красивой девушки. Под ним лежало чудовище. Лужа крови растекалась по белому снегу. Он чувствовал, как согревался. Он с трудом поднялся на ноги, взял пуговицу, которая оторвалась от ее куртки, положил в карман и побрел прочь.

Затем Радкевич последовательно рассказал, как, перед возращением домой, зашел в гараж, сменил куртку и брюки, затем протер мокрой тряпкой башмаки, нож, спрятал пуговицу в жестяную коробку, в которой лежала перчатка первой жертвы. Он прятал эту коробку много лет в стенной нише, которую закрывал двумя кирпичами.

На вопрос Волкова, сколько лет прошло между двумя первыми убийствами, Радкевич пожал плечами. Он не помнил. Шахов уточнил, что первое убийство было совершено в 1975 году, а второе – в 1980-м. То есть – прошло с тех пор пять лет. По сравнению с Чикатило, Сливко, Головкиным или Ряховским, жертвами которых стали десятки человек, Радкевич не был столь кровожаден, но Волкова привлек именно этот душегуб, и все из-за мотивации его преступлений. Когда Шахов случайно рассказал ему о том, что маньяк убивал,… «чтобы согреться», он тут же попросился на допрос. Он понял, что дело было из тех, что интересовали его в первую очередь. Он давно хотел написать о чем-то подобном. Именно о таком случае. Он хотел выявить, вывести на свет истинного убийцу. Того, кто обитал в этом Радкевиче. Там, где-то далеко-далеко… Монстра, который заставлял его испытывать непреодолимое, поглощающее его целиком ощущение холода. За перечисленными выше преступниками, безусловно, тоже кто-то стоял… свой невидимый шлейф убийц, как самих маньяков, их душ, их веры в то, что в этот мир все приходят ради счастья и добра, так и, потенциально, их будущих жертв… Здесь же был особый случай… Волков понимал это и пытался извлечь максимальную пользу из каждой минуты, проведенной в следственном изоляторе.

Ознакомившись с записями из третьей тетради, Краснов прилег на спинку стула и зажмурился. Перед глазами тут же возник вечерний парк где-то между проспектом Ветеранов и Красным Селом… Зима… Все дорожки запорошены снегом. Тем снегом, далеких 1980-х, когда всю зиму обычно было холодно, шел снег, дети играли в снежки, лепили снеговиков и катались на коньках. Он видел две фигуры – одна побольше, вся в черном, другая – маленькая и хрупкая, какая-то нечеткая. Они сближались. Большая фигура достигла маленькую… Все исчезло. Он открыл глаза, встал и стал ходить по кабинету.

На глаза попалась стопка бумаг, которая лежала на одной из полок книжного шкафа. Он взял ее. Это были старые пожелтевшие листы с машинописным текстом. Датированы документы были 1930-ми, 1940-ми и началом 1950-х годов. Это были ксерокопии отчетов Семена Волкова о снесенных по его приказу церквях, представлявших, безусловно, когда-то историческую и культурную ценность. Многие культовые сооружения, которые были взорваны стараниями Волкова-старшего, были утрачены навсегда. О некоторых не осталось ни свидетельств, ни фотографий, ни литографий или рисунков. Какие-то, в виде обломков стен, перегородок и фрагментов лепнины, до сих пор топорщились из-под земли в самых отдаленных деревушках стран бывшего СССР, словно памятники убитому, раздавленному дореволюционному прошлому. Глядя на эти снимки, Николай вспомнил, что Семена Волкова расстреляли в 1952 году. Его тоже словно бы снесло волной построения нового мира. Семью не тронули, но все в жизни Эльвиры Михайловны, Константина и Вениамина с того момента пошло совсем по-другому.

Николай закрыл папку с бумагами, положил ее на стол и вышел из кабинета. Был уже поздний вечер, но ехать домой не хотелось. Он подошел к закрытой комнате. Прислушался. Ни звука. Он постоял минуту-другую и направился в гостиную. Там он включил торшер и сел на диван, поверх соскользнувшего на пол клетчатого пледа. На глаза опять попались «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева. Николаю даже померещился звук движущегося поезда, бренчание ложки в граненом стакане… Он вспомнил странные и страшные галлюцинации, описанные в книге… Перед глазами сновали люди…люди… Шел снег… А потом падали листья и шел дождь… Вокзал, глубокие философские раздумья сквозь затуманенное портвейном, зубровкой, кориандровой, коктейлями «Поцелуй тети Клавы», «Дух Женевы» и прочими выпитыми и не выпитыми напитками…сознание. Глаза закрывались. Голова соскользнула на спинку дивана.

* * *