Семь сувениров

В тот период Андрей глубоко изучал иррациональную философию и ее влияние на мировую литературу – на Достоевского, Пруста, Джойса, Платонова, Кафку, Гессе и многих других. А также его интересовал феномен эпохи, которую позднее назовут постмодерном. Все это помощники Николая нашли в чудом сохранившихся немногочисленных статьях Огнева. Он пытался понять, когда, условно говоря, «твердый мир» превращается в «нетвердый». Под «твердым миром» он подразумевал народ под управлением власти и закона, «нетвердый мир» – толпу, вырвавшуюся из-под контроля, стихию. Такие периоды хаоса прослеживались в момент революций, падения цивилизаций, смены религиозных систем. Он все стремился доказать, что СССР пошел по более правильному пути, чем буржуазный запад. Пусть соцреализм напоминал мир иллюзорный, в чем-то мифологический, сказочный, романтический так сказать, но он транслировал идею сплоченности людей. Главное – этот путь отстаивал сохранение «твердости мира». Это был (первоначально, в идеале) мир людей, объединенных одной идеей и одним законом, а не плерома хаотичной массы, воспринимающая себя и все вокруг себя – абсурдом. В то же время на западе, по его мнению, интеллектуалы все больше погружались в крайний субъективизм, в отделение одних от других. А народ – стоящий отдельно от интеллигенции – все больше приближался к понятию массы, был охвачен болезнью под называнием – бунта толпы.

Позднее, как было уточнено в отчете, Огнев поменял свою позицию, «он понял свою ошибку». Нет никаких полярных миров – зыбкого и твердого. Есть вечный единый большой мир, составные части которого переходят то на один полюс, то на другой, меняются местами, заражаются друг другом, перетекают один в другой. Для кого-то эта осцилляция – вечная диалектика, а для кого-то – долгий процесс формирования неизбежного синтеза – твердого, перетекающего в нетвердое, и наоборот. Творение постоянно меняется. Новый мир нельзя сопоставить со старым и подводить под старые примеры. Прошлое и настоящее-будущее – несопоставимы.

Многих на кафедре, где работал Андрей, беспокоили его исследования и рассуждения, и больше всего – вопросы, связанные с верой в Создателя. Он пытался доказать, что атеизм буржуазного мира более радикальный, чем атеизм коммунистический. Коммунизм противостоит религии, то есть не отрицает Бога, а словно конкурирует с Ним, а экзистенциализм Сартра, например, усматривает абсурдность всего, в том числе и Бога. Единственное, что оправдывало эту убежденность в абсурдности Создателя – эпоха новых технологических войн, которые шокировали человека своей крайней жестокостью и заставили его усомниться в осмысленности сотворенного мира и продолжении его творения. Нередко во время конференций и заседаний кафедры Андрей вступал в яростные споры со своими оппонентами. О конкретных причинах споров никаких сведений не было.

Незадолго до ареста его внимание все сильнее притягивал Ницше, который был практически забыт в 1960-е годы. К Ницше у Огнева было особое отношение. Он считал этого философа недооцененным и ложно интерпретированным. Притом – всеми. И Третьим Рейхом и философами периода после Второй мировой. Он считал, что понимание Ницше – дело далекого будущего. И находил интерпретации его философии – очень опасным предприятием. Особенно то, что касалось понятия «Сверхчеловек». Он рассуждал о том, что данное определение относится не к конкретной личности, не вообще к человеку, а к комплексу различных обстоятельств, связанных с деятельностью множества людей.

Андрей как раз «твердый мир» сопоставлял с Аполлоном Ницше, а «нетвердый» – с его Дионисом. В Аполлоне Ницше всегда усматривал таящегося внутри Диониса, бродящего как виноград в чане с молодым вином. Аполлона в Древней Греции называли Косым – за его двусмысленные пророчества. И мир Андрей видел именно Аполлоном (светлым, четким, рациональным), но внутри которого всегда живет Дионис. Аполлон бременен Дионисом. Как и любой твердый мир – всегда на грани того, чтобы стать зыбким. Одним словом, он приходил к выводу, что в любой момент СССР может стать буржуазным западом, а буржуазный запад – превратиться в СССР.

Когда в квартире Андрея был устроен обыск, доллары обнаружили в том самом месте, которое было указано в анонимке. При этом Андрей утверждал, что впервые видит эту валюту. Да и томик Бодлера ему подкинули вместе с долларами. Когда Николай читал эту информацию, перед его глазами вибрировал нечеткий образ Вениамина Волкова, пробирающегося тайком в квартиру Андрея Огнева и подкладывающего в томик стихов Бодлера те самые доллары. Вот он оглядывался, прислушивается к каждому шороху, руки дрожат.