Семь столпов мудрости

Мы, домашние, и какие-нибудь гости собирались затем в жилой палатке; Хеджрис и Салем вносили обеденный поднос, на котором стояло столько блюд, сколько позволяли обстоятельства. Фейсал был ненасытным курильщиком, но очень неважным едоком, и он обычно делал вид, что черпает пальцами или ложкой бобы, чечевицу, шпинат, рис и сладкие пирожки, пока не решал, что мы наелись достаточно, и по мановению его руки поднос исчезал, в то время как другие рабы проходили вперед, чтобы полить воду на наши пальцы у дверей палатки. Тучные люди вроде Мохаммеда ибн Шефия, приходили в комическое горе из-за быстрой и тонкой еды у эмира и, когда уходили, наедались собственной пищей, приготовленной для них. После обеда мы некоторое время беседовали, потягивая по две чашки кофе и по два стакана зеленого чая, похожего на сироп. Затем до двух дня завеса над жилой палаткой была опущена, знаменуя, что Фейсал спит, или читает, или занимается своими делами. После этого он садился снова в приемную палатку, пока не заканчивал дело со всеми, кто в нем нуждался. Я никогда не видел, чтобы какой-либо араб уходил от него неудовлетворенным или задетым, благодаря такту и памяти Фейсала, так как он, казалось, никогда не запинался, не забывал факты и не путался в родстве.

Если оставалось время после второй аудиенции, он прогуливался с друзьями, беседуя о лошадях или растениях, глядя на верблюдов или расспрашивая у кого-нибудь о названиях деталей пейзажа вокруг. Молитва на закате была иногда публичной, хотя Фейсал с виду не был излишне благочестивым. После этого он виделся с людьми наедине в жилой палатке, планируя ночную разведку и патрули — так как большая часть полевой работы велась после наступления темноты. Между шестью и семью приносили ужин, к которому рабы созывали всех присутствующих в штабе. Ужин напоминал завтрак, кроме кубиков из вареной баранины, уложенных на большом подносе риса, «Медфа эль Сухур», главнейшего блюда. Мы хранили молчание, пока все не было съедено.

Этим ужином заканчивался наш день, продляемый через промежутки в пищеварении подносами со стаканами чая, которые украдкой предлагали рабы. Фейсал не спал до глубокой ночи и никогда не выдавал желания ускорить наш уход. Вечером он расслаблялся, насколько было возможно, и избегал работы, которой можно было избежать. Он посылал за каким-нибудь местным шейхом, чтобы тот рассказывал истории о своей округе, о племени или его происхождении; или за поэтами племен, что пели нам о войне в своем изложении: длинные традиционные формы с шаблонными эпитетами, шаблонными чувствами, шаблонными происшествиями, освежаемыми стараниями каждого поколения. Фейсал был страстным любителем арабской поэзии и часто поощрял декламацию, выступая судьей и награждая лучшие строки за ночь. Очень редко он играл в шахматы, с блеском и с бездумной прямотой фехтовальщика. Иногда, и, быть может, ради моей пользы, он рассказывал о том, что видел в Сирии, и кое-что о турецкой тайной истории или о семейных делах. Я многое узнал из его уст о людях и партиях Хиджаза.

Глава ХХ

Внезапно Фейсал спросил меня, не надеть ли мне, пока я в лагере, арабские одежды, как у него. Я, со своей стороны, находил, что так лучше, ведь это было самое удобное платье для той жизни на арабский манер, которую нам приходилось вести. Кроме того, люди из племен тогда понимали бы, кем меня считать. Единственными, кто носил хаки, на их памяти были турецкие офицеры, перед которыми они инстинктивно занимали оборону. Если бы я носил одежды Мекки, они вели бы себя по отношению ко мне так, как будто я и вправду был бы одним из их вождей; и я мог бы проскальзывать в палатку Фейсала и из нее, не вызывая каждый раз сенсации и не заставляя его объяснять незнакомцам мое присутствие.

Я сразу согласился, и с большой радостью; так как в армейской форме было отвратительно ехать на верблюде или сидеть на земле, а арабские вещи, с которыми я научился управляться до войны, были более чистыми и приличными для пустыни. Хеджрис был тоже доволен, и призвал всю свою фантазию, наряжая меня в великолепный белый шелковый, вышитый золотом свадебный наряд, который был послан Фейсалу недавно (возможно, с намеком?) его двоюродной бабкой из Мекки. Я пошел прогуляться по пальмовым садам Мубарака и Бруки, чтобы привыкнуть к новой просторной одежде.

Эти деревни были приятным местечком, построенные из глиняных кирпичей на высоких земляных насыпях, окружающих пальмовые сады. Нахль Мубарак лежал к северу, а Брука — прямо на юг через долину колючек. Дома были маленькие, внутри покрытые глиной, прохладные, очень чистые, снабженные ковриком или двумя, ступкой для кофе, горшками и подносами для пищи. Узкие улицы были затенены посаженными кое-где деревьями. Земляные насыпи вокруг возделанных земель были иногда пятидесяти футов высотой, и большей частью искусственно сформированы из почвы, вырытой между деревьями, из хозяйственного мусора и из камней, собранных в вади.