Семь столпов мудрости

Али в первый раз должен был увидеть Азрак, и мы поспешили к каменистому хребту в большом волнении, разговаривая о войнах, о песнях, о страстях древних пастушеских королей со звучными именами, которые любили это место; и о римских легионерах, которые томились здесь в гарнизоне еще раньше. Затем синяя крепость на скале между шуршащими пальмами, со свежими лучами и сверкающими струями воды возникла у нас на глазах. Об Азраке, как и о Рамме, можно было сказать: «numen inest».[103] Оба были волшебны, но, в то время как Рамм был широким, гулким и напоминал о божестве, непостижимая тишина Азрака склоняла мысли к воспоминаниям о странствующих поэтах, разбойниках, потерянных царствах, обо всем преступном и рыцарственном, об ушедшем величии Гиры и Гассана. Каждый камень и каждый лист сиял памятью о лучезарном шелковом Эдеме, что сгинул столько лет назад.

Наконец Али тронул повода, и его верблюдица стала осторожно спускаться по потоку лавы и торфу между ручьями. Наши суженные глаза широко раскрылись от облегчения, что кончилась многонедельная боль от отраженного солнечного света. Али вскрикнул: «Трава!», — и бросился из седла на землю, приникнув к ней и склонив лицо среди жестких стеблей, которые казались такими нежными в пустыне. Он вскочил, вспыхнув, со своим боевым кличем харитов, сорвал с головы покрывало и бросился вдоль дороги, по границе красных каналов, которые вода выдолбила среди трав. Его белые ноги мелькали под отброшенными полами его кашемировой одежды. Мы на Востоке редко видели красоту тела, приоткрытого от босых ног; когда ритм и грация движения становились видимой, с игрой мускулов и сухожилий, показывающих механику каждого шага и равновесие покоя.

Когда мы вновь обратились к делам, среди нас не было Абд эль Кадера. Мы искали его в замке, в пальмовом саду, у источника. В итоге мы послали наших людей на поиски, и они вернулись с арабами, рассказавшим нам, что сразу после выхода он уехал к северу через облупившиеся холмики, по направлению к Джебель Друз. Рядовые не знали наших планов, ненавидели его и были рады видеть его отъезд; но то была дурная весть для нас.

Из трех наших альтернатив Ум-Кейс был отвергнут; без Абд эль Кадера стала недоступна вади Халид: это значило, что мы были вынуждены испытать удачу у моста Телль эль Шехаб. Чтобы добраться до него, нам следовало пересечь открытые пространства между Ремте и Дераа. Абд эль Кадер ушел к противнику, имея информацию о наших планах и численности. Турки, если предпримут разумные предосторожности, могут поймать нас в ловушку у моста. Мы держали совет с Фахадом и решили все равно продолжать, полагаясь на обычную некомпетентность нашего противника. Это решение не было уверенным. Когда мы принимали его, солнце казалось не таким сверкающим, и Азрак — не таким удаленным от опасности.

На следующее утро мы задумчиво свернули по каменистой долине и через хребет в вади Эль Харит, зеленая долина которой до боли напоминала некоторые места на моей родине. Али с радостью смотрел на богатую пастбищами долину, носящую его фамильное имя, и был рад не меньше наших верблюдов, когда мы нашли прозрачные водоемы с дождевой водой, собравшейся в последнюю неделю во впадинах среди кустов. Мы остановились и использовали это открытие для завтрака, сделав долгий привал. Адхуб ушел с Ахмедом и Авадом на поиски газелей. Он вернулся с тремя. Так что мы задержались еще дольше и приготовили обед — пиршество из мягких кусков мяса, изжаренных на шомполах, пока внешняя сторона не становилась черной как уголь, в то время как сердцевина оставалась сочной и вкусной. Те, кто пребывал в пустыне, любили ее случайные дары, и к тому же в этом путешествии не было большой охоты продолжать путь, так что каждая задержка была радостью.

К несчастью, мой отдых был испорчен обязанностью вершить правосудие. Вражда между Ахмедом и Авадом в этой погоне за газелями разразилась поединком. Авад прострелил головной шнур Ахмеда; Ахмед продырявил покрывало Авада. Я разоружил их и во всеуслышание приказал отрезать каждому большой палец и мизинец на правой руке. Ужас перед этой карой привел их к мгновенному, неистовому публичному примирению с поцелуями. Немного спустя все мои люди пришли свидетельствовать, что проблема исчерпана. Я передал дело Али ибн эль Хуссейну, который отпустил их на поруки, скрепив обещание по древнему любопытному обычаю среди кочевников — по голове ударяли снова и снова краем увесистого кинжала, пока кровь не потечет до пояса. На голове оставались болезненные, но не опасные раны, которые сначала болью, а впоследствии оставшимся шрамом напоминали потенциальному ослушнику об обещании, которое он дал.