Семь столпов мудрости

Это был душный ветер, как из печи, в Египте он означал, что идет хамсин[74]; и, по мере того как день тянулся, и солнце поднималось в небе, ветер усиливался и все больше наполнялся пылью Нефуда, великой песчаной пустыни Северной Аравии, близкой к нам, но не видимой за дымкой. К полудню этот ветер был уже почти бурей, такой сухой, что наши сморщенные губы потрескались, кожа на лицах была в ссадинах, а веки, казалось, стали зернистыми и завернулись назад, обнажив высыхающие глаза. Арабы натянули свои головные платки, высунув только носы, и опустив складки над бровями, как козырьки, оставив узкую щель для обозрения, которая могла свободно откидываться.

Такой ценой, задыхаясь, они сохраняли свою плоть невредимой, так как боялись частичек песка, которые, раздражая ссадины, превращали их в болезненные раны: но, с моей стороны, мне всегда даже нравился хамсин, поскольку он казался мучением, которое направляет против человечества некая целеустремленная злая воля, и было лестно встречать его так прямо, бросая вызов его силе и преодолевая его избыточность. Также удовольствием были соленые капли пота, которые капали с клока длинных волос над моим лбом и падали на щеку, как ледяная вода. Сначала я развлекался тем, что ловил их ртом, но, по мере того как мы ехали дальше в пустыню, и проходили часы, ветер становился сильнее, пыль плотнее, жара ужаснее. Прошла вся видимость дружеского соревнования. Шаг моего верблюда дополнительно увеличивал раздражение от удушливых волн пыли, сухость которых разъедала мою кожу и причиняла такую боль в горле, что и три дня спустя я не мог съесть много нашего тяжелого хлеба. Когда, наконец, пришел ветер, я был доволен, что мое обожженное лицо все же чувствовало другой, более мягкий воздух ночи.

Мы шли рысью весь день (даже если бы не было ветра, запрещающего нам такую роскошь, как привал в тени одеял, мы не могли больше себе это позволить, если хотели прибыть в Эль Феджр несломленными и на сильных верблюдах), и ничто не могло заставить нас расширить глаза или продумать какую-нибудь мысль до трех часов дня. Затем, под двумя природными курганами, мы пришли на хребет, переходящий наконец в холм. Ауда осипшим голосом плевался в меня все новыми географическими названиями.

Далее на запад сходил долгий спуск, медленные ступени поверхности из промытого гравия с полосами беспорядочных долин. Ауда и я вместе припустили вперед, чтобы отдохнуть от невыносимой медлительности каравана. С этой стороны под закатным жаром скромная стена холмов преграждала нам путь на север. Сразу за ними Сейль Абу Арад, сворачивая на восток, вилась впереди нас в русле на добрую милю шириной и на какие-то дюймы глубиной, с кустарником, сухим, как мертвое дерево, который трескался и ломался, оставляя в руках маленькие пыльные струйки, когда мы начали собирать его для костра, чтобы показать остальным место нашего привала. Собирали мы его, собирали, пока не набрали большую кучу, а затем обнаружили, что ни у одного из нас нет спичек.

Основная часть отряда не прибывала еще час или даже больше, а тем временем ветер совсем уже стих, и вечер, тихий, черный и переполненный звездами, сошел на нас. Ауда поставил часовых на ночь, так как район был на границе с отрядами разбойников, а в темное время друзей в Аравии не бывает. Мы покрыли около пятидесяти миль за этот день; все, что мы могли на этом отрезке пути, и достаточно для нашей программы. Итак, мы остановились на ночь; отчасти — потому что наши верблюды были слабыми и больными, и пастбище много для них значило, а отчасти — потому что ховейтат не знали близко эту местность и боялись заблудиться, если они поедут наудачу, ничего не видя.

Глава XLIII

На следующий день мы выехали до рассвета в русло Сейль Абу Арад, пока белое солнце всходило над холмами Зиблият перед нами. Мы свернули дальше на север, чтобы срезать угол долины, и остановились на полчаса, пока не увидели, как подходит основной отряд. Затем Ауда, Насир и я, не в состоянии больше безвольно сносить удары солнца, как молотом, по нашим головам, рванули вперед тряской рысью. Почти сразу же мы потеряли из виду остальных среди лимфообразных душных испарений, пульсирующих вдоль равнины; но дорога по кустистому руслу вади Феджр была ясно видна.

К полудню мы достигли нашего желанного колодца. Он было около тридцати футов глубиной, вымощен камнем и по виду древний. Воды было много, несколько солоноватой, но не противной на вкус, если пить ее свежей: хотя в мехах она скоро становилась отвратительной. Долину наполнил водой какой-то ливень прошлого года, и поэтому она была обильным, сухим и безводным пастбищем; туда мы отпустили наших верблюдов. Подошли все остальные, набрали воды и испекли хлеб. Мы позволили верблюдам прилежно пастись до ночи, затем напоили их снова, и разместили на ночь под берегом, в полумиле от воды, с тем, чтобы оставить колодец на безопасном расстоянии, если он понадобится разбойникам в темное время. Но наши часовые не слышали никого.