Семь столпов мудрости

Если бы я послал его, это было бы убийством. Итак, эта трудность легла на мои плечи. Ховейтат, которые могли бы помочь, исчезли в мареве из поля зрения, поглощенные охотой или разведкой. Аджейли ибн Дейтира были настолько обособленным кланом, что они не стали бы утруждать себя из-за кого-то, не входящего в их число. Кроме того, Гасим был из моих людей, и на мне лежала ответственность за него.

Я бросил слабый взгляд на моих устало плетущихся людей, и спросил себя на миг, не могу ли я поменяться с кем-нибудь из них, послав его на помощь на моем верблюде. Если бы я увильнул от своего долга, меня бы поняли, потому что я был иностранцем; но именно об этом я и не смел просить, если уж взялся помогать этим арабам в их собственном восстании. Чужаку всегда трудно влиять на национальное движение другого народа, и вдвойне трудно христианину, ведущему оседлую жизнь, управлять мусульманами и кочевниками. Для меня это стало бы невозможным, если бы я одновременно присвоил привилегии и того, и другого общества.

Так что, ничего не говоря, я повернул кругом мою упирающуюся верблюдицу и принудил ее идти назад, пока она ворчала и жаловалась своим друзьям-верблюдам, мимо длинной линии людей, мимо вьючных верблюдов, назад, в пустоту. Мое настроение было отнюдь не героическим, потому что я злился на прочих слуг, на собственные попытки разыгрывать из себя бедуина, а больше всего — на Гасима, сварливого малого с редкими зубами, который отлынивал от тягот всех наших походов, с дурным характером, подозрительного, грубого, человека, о принятии которого я жалел, и от которого я обещал себе избавиться, как только мы дойдем до более безопасного места. Казалось нелепым рисковать своим местом в арабском деле ради одного никчемного человека.

Моя верблюдица, казалось, чувствовала то же самое, судя по ее глухому ворчанию; но это были обычные жалобы верблюдов, когда им приходилось плохо. Еще верблюжатами они приучались жить гуртом, и некоторые слишком уж не любили ходить в одиночку: ни один не оставил бы свой привычный отряд без сопротивления и громких сетований, так, как это делала сейчас моя верблюдица. Она оборачивала назад свою длинную шею, тянулась к остальным и шла очень медленно, толчками. Только тщательное управление могло удержать ее на дороге, приходилось стучать палкой ей по шее с каждым шагом, чтобы она шла дальше. Однако после одной-двух миль она почувствовала себя лучше и двигалась вперед с меньшим напряжением, но все еще медленно. Все эти дни я сверял направление со своим компасом, и с его помощью надеялся вернуться чуть ли не к месту отправления за семнадцать миль отсюда.

Двадцати минут не прошло, и караван скрылся из вида; и я постиг теперь, насколько же пустынна Бисайта. Единственными следами были старые, занесенные песком ямки, где рос самх, и я старался везде проезжать по ним, потому что следы моего верблюда отпечатались бы на них и были бы ориентирами по пути назад. Это растение обеспечивало шерарат чем-то вроде муки, и они, не наделенные ничем, кроме палок для верблюдов, хвалились тем, что находят в пустыне все для своих нужд. Смешанный с финиками и приправленный маслом, он годился в пищу.

Ямки эти делали, отбрасывая камешки по сторонам, по кругу диаметром футов в десять. Камешки, обрамляющие впадину, углубляли ее до нескольких дюймов, и в этом пустом месте, как на току, собирались женщины и выбивали из кустов маленькие красные семена. Постоянные ветры, веющие над ними, не могли на самом деле изменить поверхность из камешков (это могли бы сделать только дожди тысячи зим), но выровняли их с бледно-коричневым песком, и впадины напоминали серые глаза на черном каменном лице.

Я проехал легко около полутора часов, так как попутный бриз позволял мне вытирать корку с моих воспаленных глаз и смотреть вперед почти безболезненно, когда я увидел фигуру, или большой куст, по меньшей мере, что-то черное впереди. Колеблющийся мираж скрывал высоту и расстояние, но это «что-то», казалось, двигалось, чуть восточнее нашей дороги. Я наудачу повернул туда верблюда, и через несколько минут обнаружил, что это Гасим. Когда я позвал, он растерянно встал; я подъехал и увидел, что он почти что ослеплен и не соображает ничего, стоя там, протягивая ко мне руки и ощерив черный рот. Аджейли слили нашу последнюю воду в мои меха, и он в безумии расплескал ее по лицу и груди, торопясь напиться. Он прекратил бормотать и начал изливать свои горести. Я посадил его сзади на круп верблюдицы, затем двинул ее вперед и влез в седло.

На обратном пути животное, казалось, чувствовало облегчение и двигалось свободно. Я точно выверил курс по компасу, настолько точно, что часто находил наши старые следы, когда струйки более бледного песка врезались в коричнево-черный кремень. Несмотря на двойную ношу, верблюдица шагала, и иногда, опуская голову, развивала ту быструю и наиболее удобную поступь, к которой лучших животных еще с ранних лет приучали умелые ездоки. Этот признак подъема духа радовал меня, так же как и то, что я не потерял много времени на поиски.