Семь столпов мудрости

Днем все взбодрились, и джухейна начали состязания на верблюдах. Сначала их было двое против двух, но потом присоединились и другие, пока их не стало шесть в ряд. Дорога была плохая, и, наконец, один парень бросил свое животное галопом на кучу камней. Верблюдица поскользнулась, так что он свалился и сломал руку. Это было несчастьем; но Мохаммед хладнокровно перевязал его тряпками и верблюжьей подпругой и оставил под деревом отдохнуть, прежде чем ночью вернуться в Уджилу. Арабы небрежно относились к сломанным костям. В палатке в вади Аис я видел подростка, у которого предплечье срослось криво; обнаружив это, он погрузил в себя кинжал, пока не дошел до кости, сломал ее заново и вправил; и лежал, философски снося мух, с левым предплечьем, укрытым целебным мохом и глиной, ожидая, пока поправится.

Утром мы совершили бросок в Хаутилу, колодец, где мы напоили верблюдов. Вода была грязной и подействовала на них, как слабительное. Мы снова выехали вечером и прошли еще восемь миль, собираясь ехать прямо в Веджх до конца долгого дня. Итак, мы выехали вскоре после полуночи и, едва рассвело, уже сходили по длинному спуску от Раила на равнину, которая тянулась от устья Хамда в море. Земля была изрубцована следами машин, возбудив в джухейна новое стремление — поскорее увидеть новые чудеса армии Фейсала. Загоревшись, мы сделали восьмичасовой бросок напрямик, необычно долгий для этих хиджазских бедуинов.

Мы достаточно утомились от этого, и люди, и верблюды, поскольку не ели со вчерашнего завтрака. Видимо, поэтому мальчику Мохаммеду показалось уместным устроить гонки. Он спрыгнул со своего верблюда, снял одежды и вызвал нас на состязание до зарослей терновника на вершине переднего склона, ставка — английский фунт. Все приняли предложение, и верблюды толпой побежали. Дистанция около трех четвертей мили, вверх по холмам, через трудные пески, оказалась, видимо, больше того, на что рассчитывал Мохаммед. Однако он выказал удивительную силу и опередил всех, буквально на дюймы; затем он неожиданно упал в обморок, и у него пошла кровь носом и ртом. Некоторые наши верблюды были хороши, и они шли как можно скорее, когда соревновались друг с другом.

Воздух здесь был очень горячим и тяжким даже для обитателей гор, и я боялся, что у истощения Мохаммеда будут последствия; но после того, как мы отдохнули час и сделали ему чашку кофе, он снова продолжил путь и провел следующие шесть часов пути в Веджх так же бодро, как обычно, продолжая маленькие проказы, которые скрашивали наш путь из Абу Марха. Если человек спокойно ехал позади чужого верблюда, внезапный крик и толчок палкой в крестец верблюдица принимала за возбужденного самца и бросалась в бешеный галоп, что было большим неудобством для всадника. Еще одной забавой было связать одного скачущего верблюда с другим и врезаться в ближайшее дерево. Либо дерево падало (деревья на легкой почве долин Хиджаза были предметами весьма неустойчивыми), либо всадник был ободран и поцарапан; либо, еще того лучше, его выбрасывало из седла, и он оставался насаженным на колючие ветки, если не грохался оземь со всей силы. Это считалось веселым розыгрышем и доставляло большое удовольствие всем, кроме него.

Бедуины странный народ. Англичанина пребывание с ними не может удовлетворить, пока терпение его не станет широким и глубоким, как море. Они были абсолютными рабами своих пристрастий, лишенными стойкости духа, поглотителями кофе, молока и воды, пожирателями тушеного мяса, бесстыжими попрошайками табака. Они мечтали о своих редких сексуальных упражнениях неделями до и после них, а в промежутках целыми днями щекотали себя и своих слушателей непристойными рассказами. Если бы обстоятельства жизни позволяли им, они жили бы только чувственностью. Их сила была силой людей, географически далеких от искушения: нищета Аравии делала их простыми, воздержанными, выносливыми. Если бы их принудили к цивилизованной жизни, они бы, как любой народ дикарей, стали жертвой ее болезней, подлости, роскоши, жестокости, крючкотворства, искусственности; и, как дикари, они страдали бы в слишком высокой степени из-за отсутствия прививки перед ними.

Если они подозревали, что мы хотим ими управлять, они упирались, как мулы, или уходили прочь. Если мы понимали их, брали на себя труд и не жалели времени, чтобы поставить перед ними соблазн, они шли на великие трудности ради нашего удовольствия. Будут ли результаты достойны усилий, этого нельзя было сказать никогда. Англичане, привыкшие к большей отдаче, не стали бы и, честно говоря, не смогли бы каждый день щедро тратить время, ум и такт на шейхов и эмиров ради таких скудных результатов. Ход мысли арабов был ясным, арабский ум действовал так же логически, как и наш собственный, в них ничего не было радикально непостижимого или отличного от нас, кроме предпосылок; не было оправдания или причины, за исключением нашей лени и невежества, по которой мы могли объявлять их непонятными, «восточными», и оставлять их непонятыми.