Седьмой урок

— Разрешите? — направился к столу посетитель.

Седая женщина осталась за его спиной; Анатолий тотчас предложил ей стул, а посетитель немедля опустился на другой стул, придвинутый к столу следователя:

— Позвольте пояснить, моя фамилия Роев.

— Как вы сказали?

— Роев, говорю. Роев, Неонил Степанович.

«…Роев? Роев… Да, конечно — Роев!»

Саранцеву вспомнились страницы протокола, вспомнились дни, когда рыскал он всюду, наводил справки в магазинах и музеях, разыскивая изделия старинных мастеров. И вот теперь перед ним — Роев! Подавлен чем-то, в уголках рта притаилась скорбь, потухшие глаза измученного бессонницей человека. Привычно, по барски вскинутая голова…

«Да он ли это? Тот ли Роев?»

Саранцев сложил бумаги аккуратной стопочкой:

— Продолжайте, слушаю вас, Роев.

…Место работы, специальность, место жительства…

Пряча бумаги в шкаф, Саранцев мельком посмотрел в окно — Егорий Крейда рыскал по аллеям сквера, заглядывал в окна управления, обескураженный и разгневанный, точно у него кусок изо рта вырвали.

— Я слушаю вас, Роев, — вернулся к своему столу Саранцев.

— Позвольте пояснить, я относительно происшедшего в доме номер тридцать три по Новому проспекту.

«Явился? Сам? По личному побуждению? Зачуял слежку, зачуял Крейду? Опередил? Шакальная повадка — навстречу погоне?»

Позвонил сотрудник, которому Саранцев поручил наблюдение за Роевым:

— На дальнейшее имеются указания?

— Да-да. Кстати, на рыбалку собираешься? Вот, значит, и созвонимся.

И обратился к Роеву:

— Простите, нас перебили…

Саранцев положил трубку, внимательно слушал Роева, украдкой поглядывал на седую женщину: «Кто она? Почему с ним? Зачем явилась?»

И хотя Роев ничего не сказал о ней, не назвал имени, Саранцеву казалось, что знает о ней самое главное: неизъяснимое горе в глазах, выстраданная седина.

Роев говорил ровным приглушенным голосом человека, который все передумал, у которого все перегорело и теперь осталось лишь одно: правда, и только правда!

…Да, он был в ее квартире в тот день. Они давно разошлись, но сохранили дружеские отношения. Накануне он получил ее письмо, в котором она прощалась перед отъездом на курорт. Роев тогда не знал, о каком курорте шла речь. Не требовала ни свидания, ни ответа. Благодарила за все и прощалась. Но Роев все же зашел к ней. Вот так — шел мимо и заглянул. Даже не знает, как это получилось. Не стучал, не звонил — имелся второй ключ…

— Второй ключ? — насторожился следователь.

— Да, сохранился от прежнего времени. Мы были в близких отношениях. Не отрицаю. Зашел я в тот день в ее комнату и потерялся. То есть совершенно потерял себя. Все как-то сразу, нежданно… Ужасно! Понимаете — очень близкий человек… Как бы в жизни у нас не получилось, но очень близкий!

Роев вел себя, как человек, позабывший, где он находится, с кем говорит; происшедшее подавило его, речь походила более на исповедь, чем на показания следователю:

— Остановился я на пороге, как громом сраженный. Думал, упаду замертво. А потом…

Роев поник, но тотчас снова вскинул голову:

— Разрешите?

Дрожащими пальцами достал и раскрыл массивный серебряный портсигар, вынул папиросу, безотчетно положил портсигар на столе перед Саранцевым — черненое серебро старинной чеканки. Так показалось Саранцеву, теперь ему всюду мерещилась старинная чеканка…

Роев перехватил взгляд следователя, и Саранцеву почудилось, что Неонил Степанович усмехнулся — это была мгновенная, едва уловимая усмешка, и странно было видеть ее на лице подавленного скорбью человека. Саранцев молчал, смотрел на свои руки, как бы опасаясь, что неосторожное, непроизвольное движение выдаст его волнение, — рука потянулась к портсигару — Анатолию показалось, что на внутренней стороне крышки выгравирована монограмма и что инициалы не совпадали с начальными буквами имени и фамилии Неонила Степановича. А Неонил Степанович притих, сощурился, притаился и медлил, стараясь в свою очередь разгадать, что означал пристальный взгляд следователя. Наконец, все так же безотчетно, он принял портсигар со стола, повертел в руках, так что открылась другая сторона его, усыпанная каменьями, глянул на каменья и спрятал портсигар в карман. И взгляд его, и жест его как бы говорили:

«Вещица на вид скромная. Однако камешки многообещающие и значимые. Так что… Если вы действительно уж такой ценитель!..»

— …А потом, — проговорил с трудом Роев, — потом за дверью на лестничной площадке послышались шаги. Кто-то позвонил… И я струсил. Подло струсил. Подло, мерзко! — задыхался Роев. — Я сам презираю себя. Я понимаю, как вы относитесь к моим словам. Но я был в таком состоянии! Находился в безрассудстве. Огляделся вокруг — нигде не было ее предсмертной записки, никакого объяснения поступка. Каждому понятно, чем это угрожало!