Седьмая ложь

Марни улыбнулась, и я порадовалась, что в такой ответственный момент, в преддверии нового этапа нашей жизни, нашлось время для «порядка по-быстренькому». Думаю, это привело меня к убеждению — ложному, как выясняется, — что ничего не изменится, что не стоит чувствовать себя ничтожной в сравнении со значительностью этого момента, что все будет в порядке.

Марни снова принялась скакать на своем мяче, а я засновала между комнатами, собирая и разнося по местам вещи, выкидывая мусор в ведро и аккуратно складывая непривычные, крохотные, пахнущие невообразимой свежестью одеяльца. Я распахнула окна. Был один из первых в этом году погожих дней — я даже не стала надевать плащ, который захватила с собой, — и гулявший по квартире ветерок дышал весной. Когда квартира была вылизана до блеска, я ополоснулась под душем, сделала нам с Марни чай — ей с большим количеством молока, мне с чисто символической капелькой — и присела на диван перед телевизором. Был включен круглосуточный новостной канал. Я взяла Марни за руку.

— Ты позвонишь моей маме? — попросила она.

Эта просьба стала для меня неожиданностью.

— Что? — переспросила я. — Зачем?

— Может, она захочет присутствовать? Ну или хотя бы быть в курсе того, что происходит.

— Ладно, — сказала я. — Ты точно этого хочешь?

Она кивнула.

— Ну, тогда хорошо.

Я вышла в прихожую, некоторое время постояла там, потом поправила пальто на вешалке и ногой загнала какое-то перышко в щель между полом и плинтусом и лишь после этого набрала номер матери Марни и с облегчением выдохнула, когда та не взяла трубку. Я оставила ей короткое и бессвязное голосовое сообщение, из которого она, скорее всего, все равно ничего толком не поняла бы, и несколько минут спустя вернулась в комнату.

К полудню схватки у Марни стали повторяться через три минуты, и я вызвала такси, чтобы ехать в больницу. Она переоделась в легкое летнее платье. Во всем остальном ей было слишком жарко и неудобно. Мы сидели рядышком на заднем сиденье, и, когда машина подпрыгивала на ухабах, Марни постанывала с закрытыми глазами, как будто в темноте легче было переносить боль.

В больнице Марни, отметившись у стойки регистрации, проковыляла к лифту. Мы добрались до родильного отделения, и я удивилась, глядя вокруг. Вроде бы все приметы обычной больницы были налицо: белые стены, кафельный пол и неистребимый запах дезинфекции, — и тем не менее что-то неуловимо отличалось. Другое освещение? Улыбки медсестер в пастельной униформе? Не знаю, в чем причина, но общая атмосфера здесь была куда менее гнетущей.

По пути сюда мы видели множество больных; по больничным коридорам везли пожилых женщин, похожих на привидения и казавшихся крошечными на своих каталках. Тут же все пациентки были с огромными животами, покрытые испариной и в буквальном смысле лопающиеся от жизни.

Улыбающаяся акушерка в бело-голубой форме отвела нас в боковую комнатку.

— Ну вот, милая, — сказала она. — Вы тут пока располагайтесь, а я загляну к вам через пять минут.

Марни вцепилась в спинку кровати и принялась покачиваться из стороны в стороны, надув щеки и снова закрыв глаза.

— Ты побудешь со мной? — прошептала она. — Пока все не кончится? Пока ребенок не появится на свет?

— Ну конечно, — сказала я. — Конечно же я побуду с тобой.

Что за вопрос — куда бы я от нее делась?

Одри Грегори-Смит появилась на свет в семь часов десять минут вечера двадцать четвертого апреля. Она была маленькая и сердитая, с крохотным красным личиком и опухшими, плотно зажмуренными веками, стиснутыми почти так же крепко, как и ее кулачки. У нее были реденькие светлые волосики, складчатые локти, колени и пальчики и похожий на розовый бутон недовольный ротик.

Марни прижимала свою новорожденную дочку к груди, разрываясь между радостью и паникой, твердя, что ей сейчас, кажется, станет плохо и что она может уронить малышку, а потом вдруг неожиданно закричала:

— Эй! Кто тут за все отвечает?

Я накрыла ее руку своей:

— Ты. — Мне не хотелось ее пугать, но ведь это же была правда. — Ты теперь за все отвечаешь.

— Вот черт! — отозвалась она, потом ошалело улыбнулась. — М-да, кажется, у нас проблема. — И немедленно разрыдалась.

Я принялась гладить ее по голове, утешая.

— Где моя мама? Она уже едет? — вскинула на меня глаза Марни.

— Я не знаю, — отозвалась я.

Я считала, что ее мать не заслуживала того, чтобы присутствовать при таком важном моменте.

— Ты же позвонила ей, да? — заволновалась Марни.

— Да, — заверила ее я.

— Точно? — переспросила она.

— Абсолютно, — кивнула я.

— И она сказала, что приедет?

— Не совсем, — ответила я. — Она не взяла трубку. Я оставила ей сообщение. Думаю, она уже должна была его прослушать. Я не хотела тебя волновать. Думала, она приедет прямо в больницу. Но наверное… Давай я позвоню ей прямо сейчас? Сообщу хорошую новость.

— Нет, — сказала Марни. — Не надо.

Это был именно тот ответ, на который я надеялась. Потому что в такой момент рядом с малышкой должны были находиться только самые близкие люди.

Глава 32