Седьмая ложь

— Я ухожу под расписку, — сказала Эмма. — Они тут все равно ничем не смогут мне помочь.

Я пыталась убедить ее остаться в больнице. Она отказалась. Я уговаривала ее на несколько недель лечь в реабилитационный центр. Она отказалась. Я зазывала ее пожить у меня, пока она будет приходить в себя, пока она будет выздоравливать. Она отказалась.

Тогда я отвезла ее домой на такси и уложила в постель.

Я очень боялась, что вижу свою сестру живой в последний раз. Но я была слишком измотана, слишком остро на все реагировала — и, что самое важное, я ошибалась.

Было бы очень хорошо, если бы день закончился хотя бы на этом, но то был еще не конец.

Я положила телефон рядом с собой на подушку, на тот случай, если я вдруг понадоблюсь Эмме ночью, и уже почти уснула, уже почти ускользнула мыслями куда-то за зыбкую грань между сном и явью, когда он завибрировал. Моя рука немедленно дернулась к нему, точно притянутая магнитом.

Это был не звонок — вибрация быстро прекратилась, — но на иконке почтового приложения горел красный кружок. Я открыла папку «Входящие», и там было ее имя: Валери Сэндз.

«Вы жили в их квартире целую неделю», — гласило письмо.

Она не написала ничего больше, всего одно это предложение, и я уселась на постели, прислонив подушку к изголовью кровати, чтобы вникнуть в смысл послания.

Она была права, разумеется. Она практически всегда была права.

Чарльз попросил меня поливать цветы, пока он и Марни будут в отъезде, и я в точности выполнила его просьбу. Если не считать того, что всю ту неделю, когда их не было в городе, я прожила у них дома. Без их ведома.

Что из этого было уже известно Валери?

И что она намеревалась делать с этими сведениями?

Медленно, но верно я начала прозревать. Страх мучил меня лишь тогда, когда я чувствовала, что моя дружба под угрозой. Меня не особенно беспокоила перспектива нового расследования, не пугала тюрьма, потому что не было ни тела, ни мотива, ни оснований подвергать сомнению уже написанные официальные заключения. Но чем дальше, тем отчетливее я понимала: если потянуть за тоненькие ниточки, торчавшие из моей лжи, дружба с Марни неминуемо разрушится. И проблема, похоже, заключалась в том, что именно эти ниточки обладали для Валери наибольшей притягательностью. Она задалась целью вбить клин между нами.

Ложь шестая

Глава 31

Чарльз умер более полугода назад, но бессонница накатила на меня именно сейчас, причем это случилось впервые за несколько лет. В детстве особых проблем со сном у меня не было — я засыпала пусть и не сразу, но без мучений, часто зачитавшись далеко за полночь с фонариком, заткнутым под матрас. А вот в подростковом возрасте было сложно. Я могла часами лежать без сна, переворачивая подушку, пытаясь улечься поудобнее и раз за разом подливая в свой стакан еще воды, которая от духоты теплой спальни быстро становилась противной и затхлой. Должна сказать, что лучше всего мне спалось под боком у Джонатана.

Мне порой с трудом верилось, что одно-единственное простое действие могло иметь такие последствия, что он вот так просто взял и умер, что смерть оказалась делом несложным и будничным. Я поймала себя на том, что регулярно возвращаюсь мыслями к тому дню, каждый раз чуть по-новому излагая события и развивая свою роль в них, но меня это не испугало. Напротив, я находила в этом странное удовлетворение. Приятно было сознавать, что в моей собственной жизни от моих действий еще кое-что зависит.

И опять-таки внутренний голос подсказывал мне, что сейчас подобные рейды в прошлое принесут только пользу, что мне необходимо любым путем сохранить за собой контроль. Тогда я не смогла бы облечь в слова это смутное ощущение потери равновесия. После периода временной стабильности, продолжавшегося несколько месяцев, все снова пошло вразнос.

Роды у Марни начались во второй половине апреля. Это случилось в пятницу, и я была выжата как лимон. К тому же меня дважды разбудили соседи. Сначала в половине одиннадцатого вечера им взбрело в голову куда-то пойти — за стеной стоял непрерывный хохот, звон винных бутылок, гул оживленных голосов, перемежаемый тщетным шиканьем «Потише!». Все ушли, а в четвертом часу ночи ввалились обратно. В промежутке мне попеременно снились то Эмма, то Марни, то Чарльз.

Повторяющийся кошмар про труп Эммы не терзал меня со времен учебы в университете, то есть почти десять лет, но теперь эти видения вернулись, став более пугающими, более выпуклыми, чем когда-либо прежде. Они проникали в совершенно посторонние сюжеты. Мне могло сниться что-то про работу: сотни одновременных звонков и нехватка сотрудников, которые могли бы ответить на них, многочасовое ожидание, вызов в кабинет с панорамными окнами на девятом этаже, — или прокручивался один из моих традиционных снов: я стою голышом перед толпой или у меня вываливаются все зубы. А потом вдруг в канцелярском шкафу или в кабинете у стоматолога я натыкалась на безжизненное тело сестры, лежащее где-нибудь в уголке со скрюченными в предсмертной судороге руками и ногами и остекленевшими глазами.