Седьмая ложь

— Я пытаюсь дозвониться до миссис Джейн Блэк, — произнес отрывистый женский голос. У звонившей был аристократический выговор и сухой официальный тон. — Но меня все время… В общем, я успела поговорить со множеством людей, исключая миссис Джейн Блэк. Удалось ли мне?.. Вы?..

— Да, Джейн — это я, — подтвердила я и развернулась на своем стуле так, чтобы больше не сидеть лицом к Питеру. — Вы дозвонились по адресу. Прошу прощения, — добавила я в тон ей, — за доставленные вам неудобства.

— Меня зовут Лилиан Браун. Я медицинская сестра и звоню из больницы Святого Томаса. Вы указаны в качестве контактного лица в документах у… — Пауза, которая повисла в трубке, показалась мне вечностью: Лилиан зашуршала какими-то бумагами, перелистывая их, видимо, искала нужное имя. — У мисс Эммы Бакстер. Все верно?

Мне вдруг стало нечем дышать.

— Да, я ее сестра. Что случилось? Она… Что с ней?

— У нее был обморок. Сейчас она чувствует себя неплохо, учитывая все обстоятельства, но у нас имеются некоторые опасения. Вы не могли бы приехать? Она только что поступила в отделение. Боюсь, мы пока не можем ее отпустить. Но она очень настойчиво этого добивается.

— Я уже еду. Через полчаса буду у вас. Скажите ей, что я сейчас приеду, ладно?

— Спасибо, миссис Блэк. Мы будем вам очень признательны.

В трубке воцарилась тишина.

— Мне надо идти, — сказала я Питеру.

Я должна была уходить последней, погасив свет и проверив, все ли в порядке, но у меня не было времени ждать, пока Питер выключит свой компьютер и сходит в туалет вымыть чашку.

— Вы выключите? — махнула я рукой в сторону потолка. — Когда будете уходить?

— Конечно, — заверил меня он. — Надеюсь, у вас все хорошо.

Я кивнула и потянула со спинки стула пальто.

— Спасибо, — сказала я.

В больнице было тихо. Белые стены, выложенные плиткой полы и характерный запах дезинфекции производили эффект библиотеки, и посетители тянулись по коридорам в молчании, так что тишину нарушал лишь скрип подошв по полу и шорох одежды при ходьбе.

Понизив голос практически до шепота, я обратилась с вопросом в справочное, и меня отправили в смотровое отделение на четвертом этаже. Я пошла по указателям и, чтобы отвлечься от невеселой действительности, принялась рассматривать развешенные по стенам фотографии лысых от химиотерапии улыбающихся детей, пожилых женщин, машущих руками, и матерей, прижимающих к груди новорожденных младенцев.

За свою жизнь я навещала Эмму во многих больницах, но на протяжении последних пяти лет она балансировала в состоянии, которое с небольшой натяжкой можно было даже назвать сносным. Я вошла в коридор отделения и остановилась перед постом медсестры. Она разговаривала по телефону: отменяла назначенный на следующее утро внутрибольничный перевод пациента, поскольку тому потребовалась экстренная операция, после которой нужен полный покой.

Я молча стояла, дожидаясь окончания разговора и одновременно в глубине души желая, чтобы он продолжался как можно дольше. Мне отчаянно хотелось оттянуть неизбежное.

— Ну, дорогая, теперь ваша очередь, — произнесла она наконец. — Вы к кому?

— К моей сестре, — ответила я. — К Эмме Бакстер.

— Палата номер два, — отозвалась медсестра. — Вон за той дверью.

— Спасибо, — поблагодарила ее я, но она уже отвернулась к своему компьютеру и груде бумаг, что высилась рядом с ним.

В палате номер два стояло шесть кроватей, пять из них были заняты пациентами. Тишину то и дело нарушало негромкое похрапывание, мерное попискивание аппаратуры и приглушенное бормотание телевизора. Две пожилые женщины крепко спали, до подбородка укрытые одеялами, которые кто-то бережно подоткнул со всех сторон, чтобы защитить их хрупкие тела. Еще одна женщина помоложе, лет тридцати-сорока, лежала с подвешенной к потолку ногой, держа прямо перед собой мобильный телефон. Одна кровать пустовала — ни постельного белья, ни кресла для посетителей, ни тележки рядом. Еще одна была скрыта за голубой занавеской, и оттуда доносились негромкие свистящие вздохи, а по диагонали напротив, у самого окна, я увидела свою младшую сестренку.

Она заметила меня не сразу, поскольку уткнулась в телефон. Экран отбрасывал на ее лицо бело-голубые отблески, подчеркивающие его костлявость: слишком большие глаза в темных провалах глазниц, запавшие щеки, жилы, выступающие на шее. Ее пальцы, сжимавшие телефон, казались слишком длинными, костяшки — распухшими, а кости запястий грозили прорвать кожу.

Я медленно выдохнула, и в животе у меня заурчало, — видимо, сжавшиеся в узел внутренности начали потихоньку расслабляться.

Эмма вскинула глаза и улыбнулась.

— Ты приехала, — сказала она и положила телефон на столик.

— Ну разумеется, — отозвалась я и, придвинув к кровати деревянный стул, села рядом с ней. — Что случилось?

— Я упала в обморок, — сказала Эмма, и я, должно быть, закатила глаза или подняла брови, потому что она насупилась, а потом принялась оправдываться. — Нет, серьезно. Подумаешь, небольшой обморок. Устроили из этого целое событие. Да еще эта медсестра — Браун, кажется, ее фамилия, это она тебе звонила? — раскудахталась как я не знаю кто.