Седьмая ложь

— И мы не хотим никаких неприятностей, — продолжила Валери, — так что скажите, что вам от нас нужно?

— А, ну так это все объясняет, правда? — произнес он, поднимаясь.

Я напряглась, но он не сделал попытки приблизиться к нам.

— Ты лесбиянка. — Он захохотал. — Что ж ты сразу-то не сказала? Хотя я мог бы и сам догадаться, уж больно ты злобная и бешеная.

Он двинулся мимо нас, вскинув над головой руку с оттопыренным средним пальцем, и исчез в конце вагона.

Мы проводили его взглядом и опустились на свои места.

— Он преследовал меня, — произнесла она очень тихо. — Мы с ним один раз сходили в бар выпить. Я собирала материал для одной статьи. А потом я увидела его у себя на представлении, на танцевальном представлении. Он наблюдал за мной из первого ряда. Это меня напугало. Ладно, надеюсь, больше я его не увижу.

— Прошу вас выйти на следующей остановке, — повторила я снова.

— Я не пойду за вами, — пообещала она.

— Я вам не верю.

Она засмеялась:

— Что ж, пожалуй, это справедливо.

— Прекратите ваше расследование.

— Я этого не сделаю.

— Сделаете, — сказала я. — Тут нечего искать, а ваши действия уже походят на преследование, и это само по себе преступление.

— Я расскажу полиции, что́ мне удалось обнаружить.

— Думаете, их это заинтересует? Прогулка под дождем и шум в квартире? Это никакие не улики, Валери. Один пшик. Вы ничего не обнаружили. Вы попусту тратите время. С вами что-то не так.

— Со мной все в порядке, — сказала она, но я видела, что мои слова затронули в ней какую-то болевую точку.

— Это ненормально! — Я пыталась не кричать, но гнев, накопившийся внутри меня, бил из каждого капилляра, и эти крохотные взрывы были мне неподвластны, они зудели, пульсировали и рвались наружу с отчаянной силой. — Вы ненормальная.

— Уж кто бы говорил. — Ее лицо исказилось: челюсти сжались, глаза сузились, рот искривился.

— Что это значит? — спросила я. — Что вы хотите этим сказать?

— То, что вы убили мужа вашей лучшей подруги. Ну что, хотите дальше поговорить про одержимость? Или про то, кто тут ненормальный? Я иду по вашему следу. И вы это знаете. Вы просто пока не можете до конца в это поверить.

— Знаете что? — сказала я. — Я думаю, вы просто завидуете.

Это была неожиданная мысль. До этого момента она никогда не приходила мне в голову. Но видимо, она все это время где-то назревала, потому что все вдруг встало на свои места.

Валери открыла было рот, чтобы что-то сказать, но так ничего и не сказала. Щеки ее слегка втянулись, как будто она закусила их, а лоб мгновенно стал совершенно гладким.

— Вовсе нет, — бросила она наконец.

Я пожала плечами с нарочито небрежным видом, копируя ее манеру.

Поезд подошел к платформе. Валери запустила руку в сумку и достала визитку. На ней была нарисована перьевая ручка, с одного бока украшенная золотым орнаментом.

— Я пойду, — сказала она. — А вы возьмите вот это. И позвоните мне. Очень вам советую. Я серьезно.

— Можете даже не надеяться, — отозвалась я.

Глава 37

Дверь, как всегда, была открыта, и я легонько постучала по косяку. Моя мать сидела в углу в своем кресле. У него был каркас из светлого дерева и лакированные деревянные ножки. Я никогда раньше не обращала внимания на узор на мягкой обивке — повторяющиеся неоново-зеленые завитки, — но в сочетании с ее фиолетовым шерстяным джемпером он производил гипнотическое впечатление. На ней были туфли, а не тапочки, и мне показалось, что она начала пользоваться увлажняющим кремом, который я подарила ей на день рождения, потому что кожа у нее на лице выглядела чуть более мягкой и ухоженной.

— Доброе утро, — сказала я.

Мать улыбнулась мне и похлопала ладонью по подлокотнику кресла. Она еще говорила, иногда, но все реже и реже, предпочитала объясняться при помощи жестов. Как-то раз она попыталась описать мне, каково это, когда слова теряются по пути к губам. Она сказала, что это как вести стайку ребят в школу. Каждое слово — это ребенок, и за этими непоседами не уследишь, поэтому они приходят не вовремя, а иногда вообще не приходят, остаются стоять на дороге или бродят кругами. Или, хуже того, приходят чужие дети, не те, которые ей нужны. Молчание было менее пугающей альтернативой.

Она кивнула в сторону кровати, призывая меня сесть. Я подчинилась, хотя матрас у нее был ужасно неудобный.

— Ты, — произнесла она.

Это означало: пожалуйста, расскажи мне про твою неделю, твой день, твою жизнь, про все, что произошло с тобой с того дня, как мы в последний раз виделись.

— Рассказывать особо и нечего, — сказала я. И это была правда. Моя жизнь снова вошла в привычную колею, превратилась в курсирование между домом и работой, работой и домом. — Но я собираюсь вечером позвонить Эмме. — При этих словах лицо матери слегка исказилось, и я поспешила продолжить, чтобы она не успела ни сформулировать ответ, ни начать бешено жестикулировать. — Может, я даже к ней забегу. С тех пор как она вышла из больницы, дела у нее намного лучше, но все равно, наверное, стоит ее навестить.