Сделай ставку и беги

В половине седьмого утра дядька и племянник сидели за столом напротив друг друга и угрюмо глушили коньяк. Дрожащая от страха Таечка подслушивала под дверью и – пугалась тишины.

– Так и будешь отмалчиваться? – хмуро поинтересовался Петр Иванович.

– А что тут скажешь, дядя Петь? Знаю, как тебе больно. Но…

– Любишь ее? – вхлест спросил Петр Иванович.

– Люблю, конечно, – моментально отреагировал Иван. К вопросу этому он готовился.

– Твое счастье. Ладно, что уж поделаешь? Что случилось, то случилось. Будешь у меня в одном лице и племяшом, и сыном, а – теперь и зятем.

Дверь распахнулась, и Таечка, как была, в халатике бросилась к отцу.

– Папка! Папочка дорогой! – она запрыгнула на колени и принялась целовать его.

– Ну, будет тебе, – умиленный Петр Иванович с усилием ссадил дочь с колен. – Неизвестно, стоит ли радоваться. Охламон тот еще!.. Потом ей всего восемнадцать. Едва на второй курс перешла. А закончить обязана. Как жить-то станете? Она здесь, ты там.

– Любовь не знает расстояний, – вяло отреагировал Иван, думая о своем. Увидел, что странная отстраненность его замечена. Встряхнулся. – Да и какое расстояние – сто пятьдесят километров. Еще надоем.

– Слышал, папа? Еще и надоест, – засмеялась Таечка. Фантастическое предположение, что любимый Иван может надоесть, ее искренне развеселило.

– Да что с вами говорить? – Петр Иванович бессильно хмыкнул. – Лезете друг на друга. Какие тут доводы? Ладно, слово сказано – отдаю!

– Вот за это большое человеческое спасибо, – Иван вновь потянулся к бутылке. – За это предлагаю отдельно.

– У вас сегодня что, на съезде перерыв?

– Та там половина полупьяные, – беспечно отмахнулся Иван. – По вечерам такой тусняк, – братаемся регионами. «Россия» содрогается.

Петр Иванович нахмурился.

– Ты зачем сюда приехал?…Иди-ка, Тая. Мы поговорим.

Таечка капризно надулась. Но разглядела на лбу отца знакомую складку и, не препираясь, вышла.

Петр Иванович дождался, пока дочь оставила их двоих.

– Ты что, на съезд – на историческое событие, которое одному на полмиллиона выпадает! водку жрать приехал?

– Почему водку? Исключительно коньячишко, – сглумил Иван, – выслушивать нравоучения ему не хотелось. – Да я ж втихую, не прокалываясь. Других вовсе по этажам разносят. Суперэлита называется. Такое на поверку кодло!

Под пристальным взглядом дядьки сбился.

– Ты кем в этой жизни быть собираешься? – глухо произнес Петр Иванович.

– Так всё под контролем, дядя Петь. Хожу на заседания. Отмечаюсь на мероприятиях. А запись в анкете – она, считай, уже на все последующие времена. Не сотрешь.

Дядька поднялся, отошел к расцветшему окну.

– Больше чтоб ни грамма.

Семенящей походкой подбежал к Ивану.

– Один раз скажу. Вдалбливать не буду. Потому что повторение – оно мать учения для дураков. Сколько вас на съезде? Пятьсот? Шестьсот?… Неважно. Девяносто пять процентов – кивалы. Кивалами их привезли, кивалами уедут. Они, конечно, будут по жизни отмечены среди прочих. Но быть им всегда – первыми среди кивал. Твоя же задача – раз уж появился шанс – прорваться в первые среди первых. Тебя должны заметить. Нужна толковая, в нужном месте и в нужное время выказанная инициатива.

– Но где?!

– Лучше с трибуны.

Иван дерзко расхохотался:

– Это на съезде-то?

Петр Иванович безжалостно молчал.

– Да и о чем?

– Ну, если нечего предложить, тогда и впрямь, – Листопад-старший с показным разочарованием развел руки.

– Да есть, конечно, придумки. Но как с этим пробиться на трибуну? – Иван впал в задумчивость.

– А это вторая, может, главная составляющая успеха – напор и натиск. Напор и натиск! Или ты не настоящий Листопад?

* * *

– Даже думать забудь! Даже не впадай в скверну! – Балахнин аж фыркнул. – На трибуну его пусти. А в президиум не желаешь?

– Желаю, – со всем отпущенным ему невеликим простодушием признался Листопад. И – уверенно добавил.

– А ты еще больше желаешь.

– Само собой. Именно поэтому ни одного несанкционированного действия не допущу.

– Та ты сначала послушай…

– Еще чего! Начнешь слушать, начнешь вникать.

– Так и…

– Эк куда безнаказанность тебя выносит. Тесно ему уже среди народных избранников. Всесоюзную трибуну подавай. Окстись! На съезде не только выступления и реплики. Там хлопки расписаны. И за каждый хлопок конкретная «шестерка» отвечает: прохлопал – хлопай сам куда подальше.

Довольный каламбуром Балахнин гоготнул, приглашая Листопада присоединиться к хорошему его настроению.

– Ну, наливаю, что ли? – примирительно придержал он руку с бутылкой коньяка.

Юрий Павлович сидел в трусах у открытого окна полулюкса гостиницы «Россия» с видом на весеннюю Москву-реку. Тщательно отутюженный съездовский костюм с делегатским значком висел тут же, на спинке стула. В уголке стоял приоткрытый чемоданчик, наполненный коньяком. Точно такой же чемоданчик, изрядно опустошенный, пылился в номере Листопада, – накануне съезда делегаты от Калининского региона во главе с первым секретарем ездили с выступлениями по предприятиям области и принимали заготовленные подношения. Начали, само собой, с ликеро-водочного завода.

– Хорошо-то как! – Балахнин глотнул речного воздуха. – Ширь! Чуешь, как пахнет!