Сделай ставку и беги

– Если не считать мелочей, – в зрачках Листопада вспыхнуло злое веселье. – Я ведь с твоим заводишкой в расход вошел, понимашь! Так что, – миллион двести тысяч отступного, думаю, без избытку будет. Как полагаешь?

– Полагаю, что зарвался ты, Листопад! – терпение Балахнина иссякло. –Силой меряться вздумал! Гляди, как бы не надорваться.

Он без затей чиркнул ногтем по шее.

– Юрий Павлович, шоб от вас такое, – Иван с притворной обескураженностью почмокал губами. – Вы ж как будто под интеллигента косите.

– Угу, – Балахнин грузно поднялся. – Так вот, как интеллигент интеллигента предупреждаю. Не отступишься без всяких условий, – буду мочить. Считай это в качестве первого предупреждения. Оно же последнее. Неделя сроку.

– И тебе алаверды – неделю, – любезно отреагировал Листопад. – Остынешь, звони.

На выходе Балахнин брезгливо оттолкнул Маргелыча с подносом.

– Ох, и мутный, – поёжился Маргелыч. – Ему, говорят, что кабана завалить, что человека. Слыхали, какая за ним кликуха закрепилась? Юра – киллер. Может, отскочить, пока не поздно?

Заметил побелевшие губы президента.

– Да не, мне-то? Как скажете, так и сделаем.

Опасаясь нового избиения, Маргелыч быстренько вышел.

Брови Листопада сошлись к переносице:

– Ничо! Пусть побесится. Никуда теперь из капкана не денется!

Ошибся в своих расчетах Листопад.

Среди новых русских – что чиновников, что бизнесменов, – можно слыть мошенником, разводилой, кидалой и при этом оставаться уважаемым человеком. Но прослыть простофилей, – страшнее страшного.

История о том, что из-под всесильной «Конверсии» влёгкую вытащили целый завод, широко распространилась.

Даже в Кремле, куда Балахнин бросился за подмогой, старые, проверенные дружки при встрече спешили спрятать смешинки в глазах, – в нем стали видеть лоха. На безупречную дотоле репутацию Юрия Павловича легла мрачная тень позора. И ни замиряться с Листопадом, ни тем более прощать обиду он отныне не собирался.

Только образцово-показательная порка зарвавшегося наглеца могла восстановить подорванный Балахнинский авторитет. Материальные потери и упущенная выгода отныне в расчет не принимались. Утрата имиджа выходила дороже.

Балахнин решился идти до конца, – добился опечатывания «Возняковских минеральных удобрений».

В ответ Листопад ударил поддых – полностью перекрыл поставки из Хачимовска на Балахнинский металлургический комбинат.

Началась тяжелая окопная война, в которой каждая из сторон ежечасно несла невосполнимые потери.

* * *

«Илис» изнемогал в неравной борьбе. Всю мощь купленного государственного аппарата бросил на него остервеневший Балахнин. Под разными предлогами один за другим блокировались счета. Только за последнюю неделю за недоимки налоговая инспекция парализовала работу сразу двух ключевых овощеводческих хозяйств. По промышленным предприятиям сновала санэпидемслужба, безжалостно опечатывая один цех за другим. Поступавшее из-за границы оборудование арестовывалось на таможенных терминалах. Против директоров возбуждались уголовные дела.

По Листопадовскому холдингу лупили разом из орудий всех калибров.

Листопад пытался найти защиту в правительстве, – при обнищании населения и сохраняющейся угрозе повального голода беззастенчиво разрушалась единственная рентабельная сельскохозяйственная структура. Но, как и следовало ожидать, сочувствия не встретил, – в спецраспределителях с продуктами всё всегда в порядке.

И даже публичная поддержка, выраженная Верховным Советом, не помогла. Более того, оказалась очень не вовремя.

К осени девяносто третьего года изъеденное паразитами государственное древо запаршивело совершенно. Исполнительная и законодательная ветви отчаянно глушили друг друга, понимая, – ослабевший обречен отсохнуть. И любой вопрос в органах власти решался по причастности «наш-не наш».

Примкнувший к мятежному парламенту Листопад однозначно стал для президентского окружения чужим.