Счастье. Двадцать семь неожиданных признаний

То яркое лето было еще и ягодным, земляничным. И сейчас жива корзинка, наскоро сплетенная Александром Ивановичем на лесной поляне, когда маме уже не во что было собирать ягоды. И стеклянные крынки с красновато-коричневым крапчатым вареньем урожайного 52 года по соседству с сине-зеленым кувшином существовали в доме бесконечно долго. В мире происходили и ужасы, и чудеса, а мы никак не могли его доесть.

А еще остался в семье портрет девочки с ложкой, замершей над тарелкой с голубой каемкой. Годами я изводила домашних изнурительным процессом еды, и именно этот мучительный процесс увековечила студентка Суриковского института Лора Рыбченкова, прелестная юная женщина с бархатным бантом во вьющихся волосах. Содержимого тарелки не видно, но я-то его помню – гречневая каша с молоком, явственно пахнувшая незабудками.

Спустя годы я порывалась отнести кувшин в натюрмортный фонд нашей художественной школы, но меня смутило отсутствие ручки, отбитой в начале его жизненного пути, чуть ли не тем же грозовым летом. Поэтому посредством сине-зеленого кувшина сегодняшние пионы метафизически связаны с закатами середины прошлого века, с майскими жуками и курицей Хромоножкой. И с нашими, с молодыми моими родителями, отражениями в Оке.

Спустя два года, многое изменивших в нашей жизни, мы вернулись в Кременье, но поселились в другой избе, среди других людей, а сине-зеленый кувшин остался в Москве. Зато сегодня, страшно подумать сколько лет спустя, он все еще с нами, а я все еще с ним…

Маша Вильямс. Ирочка [16]

Муж считал Ирочку просто чистюлей. Ее деятельность распространялась на самые труднодоступные уголки квартиры, ее хлопотливое метание сопровождалось запахами всевозможных средств, предназначенных для уборки. Известное каждой домохозяйке правило, согласно которому пыль полагалось вытирать только в тех местах, куда сможет заглянуть самый высокий гость, Ирочка игнорировала и забиралась на стремянку, и протягивала худенькие ручки в широких резиновых перчатках, и, не видя, что делает, все равно тыкала и терла тряпкой, смоченной легким чистящим раствором.

С тех пор как свекровь, не признававшая за Ирочкой права не только на уборку, но и на прописку, отбыла на дачу да там неожиданно и спятила, Ирочкина страсть к чистоте приобрела небывалый размах. Килограммы стиральных порошков и отбеливателей, литры средств для мытья посуды, окон, плиты, чистки кафеля, отдельная полочка для разнообразных освежителей воздуха и маленький мешочек с хорошенькими таблеточками от моли – все это использовалось каждый день и не по одному разу. Времени у Ирочки было много: по договоренности с мужем она не работала, а домработницу, чужого человека в доме, она бы не потерпела.

Обязанности Ирочки были просты. Иногда составлять компанию супругу на корпоративных мероприятиях; в разговорах с женами других сотрудников упоминать о чем угодно, кроме своего родного города и первом (оно же последнее) месте работы в Москве; готовить «что-нибудь вкусненькое»; раз в неделю делить с мужем постель и, конечно, содержать дом в чистоте. Последнее Ирочка исполняла усерднее всего.

Никогда еще обычная возможность хлопотать по хозяйству не ценилась так высоко. Запах, часто обозначаемый на этикетке глупым словом «отдушка» (будто одышка от жаркой подушки), мог дать всем Ирочкиным чувствам встряску, которую романтик бы назвал вдохновением, а человек, например, деловой – предчувствием не совсем законной, но фантастически удачной сделки.

Романтичной Ирочку назвать никак было нельзя, поэтому подобное состояние она называла конкретным и давно привычным для нее словом «кайф». Резкие запахи волновали ее с детства. Красился ли во дворе забор, клался ли на улице асфальт, мыла ли мама раму – тяжелые, раздражающие ароматы сами ползли в ноздри, дурманили сознание, и она, даже не замечая, начинала дышать чаще, жадничая, стараясь втянуть в себя побольше.

Потом дыхание выравнивалось, Ирочка успокаивалась и, устроившись где-нибудь неподалеку от источника запаха, принимала его в себя мелкими затяжками. И тогда в воображении начинали рисоваться картины, которые можно было рассматривать, не раскрывая глаз. Ирочку никто не обижает. Ирочке дарят много игрушек. Ирочка идет в школу в новых джинсах. Ирочку встречает на улице красивый мальчик, при ближайшем знакомстве оказывающийся обычным московским принцем. Ирочка, вся в белом, выходит замуж. Дальше официального замужества дело обычно не заходило: Ирочке казалось, что это и так предел ее желаний, пусть даже в состоянии расширенного сознания.

Мать, в очередной раз застав Ирочку в подобном мечтательном состоянии, не допытывалась о причинах, а молча драла дочери уши и отправляла домой. Но уже через три-четыре дня девочка снова отыскивала фонтан какого-нибудь сильного запаха, приходила и сидела неподалеку, вдыхая и рассматривая картины.