Счастье. Двадцать семь неожиданных признаний

Татьяна Малкина. Свиданий наших [11]

Нет никаких сомнений в том, где и когда случился мой самый счастливый день. Не думала, что так выйдет – я везучая, моя коллекция счастий обширна. Думала, придется мучительно выбирать – день, когда ты впервые понял, что люди могут подробно разговаривать взглядами, день, когда влюбился сильно, день, когда влюбился взаимно, день, когда выменял у старьевщика вожделенную глиняную обезьянку на венгерке, день первого стихотворения, день, когда влюбился невзаимно, день, когда верил в левитацию, день, когда лизнул жираф, день, когда важное получилось очень здорово, день, когда кое-что понял, день первой собаки, день, когда пошевелился внутри живота будущий сын, когда родилась дочь, день, когда почувствовал себя частью, день, когда… Но нет. Закрываю глаза и по запросу «самый счастливый» всегда выпадает один и тот же.

Гурзуф. Мой детский рай. Которого больше нет сразу по всем причинам. Обрела я его случайно, как водится. Точнее, благодаря моей внезапной астме – тогда прогрессивный педиатр Юрьмихалыч настоятельно рекомендовал обеспечить московскому заморышу, живущему от скорой до скорой, а в промежутках глотающему горький порошок Звягинцева из шершавой бумажки, ежегодный длинный выпас в Крыму. Денег, связей, путевок в нищебродской инженерской семье не было, так что оставалось дикарем. По советам сарафанного радио выбор пал на Гурзуф. Первый раз мы полетели в Симферополь на самолете, явно от безалаберности – билетов на поезд уже не было, впоследствии такой роскоши себе не позволяли. Невероятно, но я помню этот свой первый самолет, помню, как пятилетняя я экстатически заорала на весь салон: «Мама! Мама! А кто поставил там все эти чудесные игрушки?» И помню, что больше всего меня очаровали в иллюминаторе даже не сновавшие внизу машинки, а совсем крошечные, уморительно реалистичные красно-серые телефонные будочки, уменьшенные каким-то волшебником до спичечных коробков. Пассажиры ржали и умилялись. Поездом, впрочем, тоже было отлично, хоть и жарко. Зато прилагался недостижимый иными способами вкус теплой обмасленной молодой картошки с малосольным огурцом в газетном кульке, купленном у ситцевых теток с корзинами на какой-то быстрой остановке. И любимое наблюдение – как вскакивают на местности одиночные пирамидальные тополя, как их становится все больше, и наконец ты видишь первый кипарис, а потом вдоль насыпи появляется розовый пух – тамариск. А потом ты едешь на троллейбусе, и вдруг – море! Море! Море!

Согласно легенде, свой первый и единственный приют в раю мы нашли случайно. Добравшись кое-как с одним фибровым и одним матерчатым чемоданчиками до знаменитого гурзуфского «пятачка» – конечного автобусного круга на малюсенькой пыльной площади (почта, книжный, туркиоск, мелкие торговцы) – мы стали, как советовали бывалые, спрашивать у местных, где можно снять койку, и изучили все имевшиеся на поверхностях объявления от руки. Был разгар сезона, давно сданы оказались не только койки, но и места под койками. Мама чуть не плакала, местные советовали одно: начать прочесывать поселок, буквально стучаться в каждый дом и спрашивать. Мы повлеклись, от зноя все вокруг дрожало. Не помню, как долго это длилось, и знаю остальное со слов мамы. В поисках постоя мы постучались в калитку, не получили ответа, она оказалась открыта, мы вошли в тенистый двор – как потом стало ясно, классический гурзуфский. Просторный сад внутри каре из татарских мазанок, в середине двора – громадная необхватная слива, скамейки и стол вокруг нее, по краям – беленькие домики. У каждого домика имелся свой крошечный палисадник, в качестве деликатных межсоседских перегородок обычно выступали виноград, розы и страстоцвет, проходивший в Гурзуфе под кличкой «кавалерская звезда». А большой двор отгорожен от остальных высокими стенами из крупного серо-зеленого камня, кое-где обмазанного глиной и побеленного. Стены чем-то увиты. Тень. Запах домашней готовки.

Во дворе было пусто, мы, подобрав и слопав на ходу пару слив, двинулись вглубь, потому что там надежно залаяла собака. Собака охраняла один из самых крохотных домиков, перед домиком под навесом из винограда со свисающими кудрявыми усиками был стол с табуретками. На столе стояли две чашки и исходивший паром эмалированный чайник. Мелкий черный пес склочно лаял в сторону занавески, за которой явно скрывалась летняя кухня. Мама громко и вежливо заорала: «Извините, пожалуйста! Не сдаете ли вы комнату отдыхающим?» Из-за занавески вынырнула мрачная сморщенная старушка в линялом ситцевом халате и сердито буркнула: «Нет! Мы ничего не сдаем!» И в этот миг мама громко упала без чувств, благополучно стукнувшись головой о гулкий фибровый чемодан. Это была удача.