Счастье. Двадцать семь неожиданных признаний

Главным все же было море. До него было километра два ходу (плюс-минус – в зависимости от пляжа). Понятно, одну шестилетку на море никто даже и тогда не отпускал. В дни, когда тетя Галя не работала, на пляж водила меня она, когда работала – пыталась навязать меня каким-нибудь отдыхающим из двора. Тетя Галя научила меня ходить не на городской, а на Чеховский пляж, а также – через дырку на Артековский. Рассказывала все положенные грустные баллады про Шаляпинскую скалу, про Адалары, про Аю-Даг (я очень жалела медведицу). На Чеховском пляже однажды какой-то добрый мальчик дал мне маску, и прямо тут же, при первом погружении я увидела морского конька. Он был крошечный, но совершенно такой, как на картинках. А потом я оглянулась вокруг в маске и увидела вообще все – и большую семью морского жеребенка (темно-красные, поперечно-ребристые, с носиками), и всех рыбок, и разноцветные водоросли: длинные нежно-зеленые плоские, бурые, жесткие – проволочным кустиком, темно-зеленые – извивающиеся скользким тонким мехом, фиолетовые – мохообразные, желтые – с прозрачными пузырями на теле… И увидела каждый камушек, каждую песчинку, обломок ракушки, тускло-золотую крышку от «Буратино», рыболовный крючок с обрывком лески, лоскут резинового мяча (синий снаружи, формалиново-бледный внутри), свежий зеленый осколок, обкатанные морские стеклышки, копейку, ключ. Все это богатство непрерывно мягко двигалось, колыхалось, перетекало, уползало, возвращалось, дополнялось… Это был мой первый «Алеф». Я так заорала от счастья и неожиданности, что чуть не захлебнулась, все же не было сноровки. Тетя Галя купила мне собственную масочку и даже пластмассовые ласты, и с тех пор я хотела только на Чеховский, к морским конькам. Но получалось не каждый день, а по вечерам там было опасно – каменистый совсем, да и коньков не видно.

Тетя Галя водила иногда поздними вечерами к фонтану «Ночь», где в военном санатории случались специальные, открытые для всех танцы и происходил кадреж отдыхающих с местными и дикарями, говорят, ко всеобщей радости. У ворот санатория на набережной мужик за деньги открывал пиво глазом. Еще мы ходили в горы за кизилом и за грецкими орехами, которые потом трудоемко накалывали вилкой и отмачивали в извести для последующего варенья, руки не отмывались от их черноты до конца лета. Еще я ходила к тете Гале в поликлинику и вдыхала специфический воздух физиотерапевтического отделения – то озонистый, то эбонитовый, то камфарный.

Потом к нам приезжала долгожданная мама, в свой отпуск. Отпуск с мамой был совсем иным. Несколько нервным. Во-первых, она прибывала измотанной, выжатой как лимон. Во-вторых, она меня торопила. На море теперь можно было ходить каждый день, что хорошо. Но, по мнению мамы, туда надо было выходить пораньше, как можно раньше, часов в шесть утра, дабы занять удачное место, что уже было вообще нехорошо. Маме безусловно был необходим полноценный морской отдых, а это означало не Чеховский пляж, где не то что прилечь, а и присесть было негде на пятачке с недружественными острыми камнями. То есть мы ходили на городской Гурзуфский пляж (кто на нем летом был, в аду не удивляется). С крупной, но круглой галькой, если повезет – с серыми занозистыми топчанами, но можно и без топчана, на тряпочке. Места на первой линии, у прибоя, заканчивались уже часов в восемь утра, но мы почти всегда успевали, хотя это и стоило нам обеим нервов.