Савитри. Легенда и символ

Тождественность, что принимает тысячу форм,

Старалась бежать от свой монотонности долгой

И сделать новые вещи, что вскоре оказывались подобными прежним.

Курьезные декорации манили глаз

И ценности новеллы полировали древние темы,

Чтобы обмануть ум перемены идеей.

Другая картинка, которая была все той же при этом,

Появлялась на смутном космическом фоне.

Лишь иной лабиринтоподобный дом

Творений и их дел и событий,

Город интенсивного движения связанных душ,

Рынок творения и ее товаров,

Предлагался трудящемуся сердцу и разуму.

Кругом, кончающимся там, где впервые он начался,

Является обрубленный идущий вперед вечный марш

Прогресса по неизвестному пути совершенства.

Каждая финальная схема ведет к плану дальнейшему.

Однако каждое новое отправление казалось последним,

Вдохновленным евангелием, последним пиком теории,

Прокламирующей панацею ото всех горестей Времени

Или несущею мысль в ее окончательного зенита полете

И возвещающей открытие высшее;

Каждая краткая идея, структура непрочная,

Публикует бессмертность своего правила,

Свое требование быть совершенной формой вещей,

Последний конспект Истины, золотую вершину Времени.

Но ничего бесконечной ценности достигнуто не было:

Мир, всегда создаваемый заново, никогда не завершаемый,

Постоянно громоздил половинчатые попытки на попытки утраченные

И смотрел на фрагменты как на вечное Целое.

В бесцельность вздымающаяся тотальность вещей сделанных,

Существование казалось напрасной неизбежности актом,

Борьбою противоположностей вечных

В антагонизма тесно сплетенных объятиях,

Игрою без развязки или идеи,

Голодным маршем жизней без цели,

Или, написанной на доске голой Пространства,

Бесполезной и повторяющейся суммою душ,

Надеждою падающей, светом, что никогда не сияет,

Трудом незаконченной Силы,

Привязанной к своим действиям в вечности смутной.

Там не было конца или ничто еще не могло быть увидено:

Хотя побежденная, жизнь должна продолжать делать усилия;

Она всегда видит корону, которую не может схватить;

Ее глаза фиксированы на том, что за пределами ее состояния падшего.

Еще дрожит в ее и нашей груди

Слава, что когда-то была и которой нет больше,

Или к нам из некоего неосуществленного запредельного взывает

Величие, запинающимся миром еще не достигнутое.

В памяти позади нашего смертного чувства

Греза упорствует более просторного и счастливого воздуха,

Веющего вокруг свободных сердец радости и любви,

Забытого нами, бессмертного в утраченном Времени.

Призрак блаженства преследует ее часто посещаемые глубины;

Ибо она еще помнит, хотя сейчас так далека,

Свое царство золотого покоя и желания довольного

И красоту и силу, и счастье, что были ее

В сладости ее парадиза пылающего,

В ее царстве экстаза бессмертного

На полпути между Пучиной и тишиной Бога.

Это знание в наших скрытых частях мы храним;

Пробудившиеся к некой смутной мистерии призыву,

Мы встречаем незримую Реальность глубокую,

Куда более истинную, чем мировой лик нынешней истины:

Нас преследует самость, которую мы сейчас не можем вернуть,

И движимы Духом, которым мы должны еще стать.

Как тот, кто своей души царство утратил,

Мы оглядываемся на некую божественную фазу рождения нашего,

Иную, чем это несовершенное творение здесь,

И еще надеемся в этом или более божественном мире

Вернуть от терпеливой стражи Небес

То, что из-за забывчивости нашего разума мы упускаем,

Нашего существа счастье естественное,

Нашего сердца восторг, который мы обменяли на горе,

Трепет тела, который мы за простую боль отдали,

Блаженство, к которому наша смертная природа стремится,

Как смутный мотылек стремится к Свету сияющему.

Наша жизнь — это марш к победе, никогда не достигнутой.

Эта волна бытия, по восторгу томящаяся,

Эта пылкая суматоха неудовлетворенных сил,

Эти длинные далекие шеренги вперед устремленных надежд

Поднимают боготворящие глаза к голубой Пустоте, называемой небом,

Глядящие в поисках золотой Руки, что не приходила ни разу,

Прибытия, которого все творение ждет,

Прекрасного лика Вечного,

Что покажется на дорогах Времени.

Все же, до сих пор мы себе говорим, оживляя веру:

"О, несомненно, однажды он придет на наш крик,

Однажды он сотворит нашу жизнь заново

И произнесет магическую формулу мира[6]

И принесет совершенство в схему вещей.

Однажды он низойдет в жизнь и смерть,

Покидая тайну вечных дверей,

В мир, который о помощи взывает к нему,

И принесет истину, что дух свободным сделает,

Радость, что есть крещение души,

Силу, что есть простертые руки Любви.

Однажды он поднимет ужасную вуаль своей красоты,

Навяжет восторг сердцу мира бьющемуся

И обнажит свое тайное тело блаженства и света."

Но сейчас мы бьемся достичь неведомой цели:

Нет здесь конца рождению и поиску,

Здесь нет конца умиранию и возвращению;

Жизнь, что достигает своей цели, просит целей более великих,

Жизнь, что не достигла и умерла, должна жить снова;

Пока она не найдет себя, она прекратиться не может.

Все должно быть сделано, ради чего жизнь и смерть были сделаны.

Но кто скажет, что даже после этого отдых наступит?

Или там отдых и действие являются тем же

В глубокой груди всевышнего восторга Бога.

В высоком состоянии, где нет больше неведения,