Савитри. Легенда и символ

Суверенитет неутомимой сладости жил,

Как песнь удовольствия на устах Времени.

Обширный спонтанный порядок высвобождал волю,

Души открытое солнцу парение к блаженству,

Ширина и величие не закованного в кандалы действия

И огненного быстрого сердца золотая свобода.

Там не было лжи разобщения душ,

Там не было искривленности мысли иль слова,

Что украла б у творения его прирожденную истину;

Все было искренностью и естественной силой.

Там свобода была единственным правилом и высшим законом.

В счастливом ряду восходили или спускались эти миры:

В царствах странной красоты и сюрприза,

В полях грандиозности и титанической силы,

Жизнь играла легко с ее желаниями огромными.

Тысячи Эдемов она могла без передышки построить;

Никаких оков не было для ее величия и для ее грации

И для ее небесного разнообразия.

Пробудившаяся с криком и движением бесчисленных душ,

Поднявшаяся из груди Бесконечности какой-то глубокой,

Улыбающаяся, как новорожденное дитя в любви и надежде,

В своей природе поселяющая силу Бессмертного,

В своей груди несущая вечную Волю,

Ни в каком гиде она не нуждалась, кроме своего светлого сердца:

Божественность ее шагов никакое падение не портило,

Никакая чуждая Ночь не могла прийти ее глаза ослепить.

Там было не нужно не дозволяющее кольцо изгороди;

Каждый акт был совершенством и радостью.

Оставленная на настроения своей быстрой фантазии

И богатый многоцветный бунт своего разума,

Посвященная в божественные и могучие грезы,

Могучая строительница бесчисленных форм,

Размеры ритмов Бога исследующая,

По своей воле она ткала свой чудо-танец волшебный,

Дионисская Богиня восторга,

Созидательного экстаза Вакханка.

Этот мир блаженства он видел и зов его чувствовал,

Но не находил пути, чтоб вступить в его радость;

Через сознательную бездну там моста не было.

Более темный воздух все еще окружал его душу,

К образу беспокойной жизни привязанную.

Вопреки стремящемуся разуму и чувству томящемуся,

Унылой Мысли, сформированной опытом серым,

И зрению, которое от заботы, печали и сна становится тусклым,

Все это казалось лишь яркою желанною грезой,

В тоскующей дали представленной сердцем

Того, кто идет в тени земного страдания.

Хотя он однажды ощутил объятия Вечного,

Слишком близко к страдающим мирам его природа жила,

И там, где стоял он, начинались владения Ночи.

С трудом, чересчур тесно окруженная заботою мира

Может густая форма, в которой мы были отлиты,

Возвращать чистую радость радости, свет — свету.

Ибо ее мучимое желание думать и жить

Сперва к смешанным боли и удовольствию пробуждается,

Но еще она хранит своего рождения привычку:

Дуальность ужасная — наш способ быть.

В незрелых началах этого смертного мира

Ни жизни не было, ни игры разума, ни желания сердца.

Когда земля была построена в Пустоте бессознательной

И ничего кроме материальной сцены не было,

Идентифицированные с морем, небом и камнем

Ее юные боги стремились высвободить души,

Спящие в объектах, безжизненные, смутные.

В той грандиозности необитаемой, в той красоте голой,

В полном безмолвии, среди никем не слышимых звуков,

Тяжелым было бремя не переданное

Богини в мире, что не имел нужд;

Ибо никого не было там, чтобы получать или чувствовать.

Эта масса сплошная, которая не выносила биения чувства,

Не могла вмещать их обширный созидательный импульс:

В гармонию Материи не погруженный более

Дух утратил свой сон статуи застывшей.

В безразличном трансе он искал ощупью зрение,

Ощущал страсть к движениям сердца сознательного,

Жаждал радости, речи, мысли, любви,

В немых бесчувственных кружащих дне и ночи

Томился по удару стремления и отклика.

Уравновешенное несознание сотряслось прикасанием,

Интуитивная Тишина, дрожащая именем,

Они кричали Жизни, зовя ее вторгнуться в оболочку бесчувственную

И пробудить в грубых формах божественность.

Голос был слышен на немом земном шаре кружащемся,

Бормотание в Пустоте неслушающей жаловалось.

Существо, казалось, дышит там, где когда-то никого не было:

Что-то, заточенное в мертвых глубинах бесчувственных,

Чему в сознательном существовании отказано, потерянное для радости,

Повернулось, словно спящий со времен незапамятных.

Свою собственную похороненную реальность осознающее,

Вспоминающее свою забытую самость и право,

Оно тянулось знать, стремиться, наслаждаться, жить.

Жизнь слышала зов и оставила свой родной свет.

Изливаясь из своего яркого плана величественного

На жесткое кольцо и неуклюжую позу смертного Пространства,

Здесь тоже милосердный великокрылый Ангел лил

Свое великолепие, свою быстроту и блаженство,

Надеясь заполнить прекрасный новый мир радостью.

Как к груди смертного приходит богиня

И его дни наполняет своим небесным объятием,

Она спустилась, чтобы сделать в преходящих формах свой дом;

В лоно Материи она бросила пламя Бессмертного,

В нечувствующей Пустоте разбудила мысль и надежду,

Своим очарованием и своей красотой ударила плоть и нерв

И навязала восторг бессознательному каркасу земли.

Живое и одетое деревьями, цветами и травами

Земли коричневое великое тело небесам улыбалось,

В смехе моря лазурь отвечала лазури;

Новые создания чувствующие невидимые глубины заполнили,

Жизни слава и быстрота текла в красоте зверей,