Читаем Савитри. Легенда и символ полностью

Пространства для теней неизмеримого не было,

Для сюрприза неисчислимого — места.

Пленник своей собственной красоты и экстаза,

В магическом круге работала Мощь очарованная.

Дух, стертый, назад отступал за свой каркас.

Восхищенный своих линий яркой законченностью,

Голубой горизонт ограничивал душу;

Мысль двигалась в светлых возможностях,

Внешнего идеала отмели были глубиной ее плавания:

Жизнь в своих границах медлила, удовлетворенная

Действий тела маленьким счастьем.

Предназначенная как Сила для ограниченного Разума,

К надежной малочисленности своих комнат привязанная,

Она делала свои маленькие работы, играла и спала,

И не думала о более великой работе несделанной.

Забывшая свои обширные желания неистовые,

Забывшая высоты, к которым она поднималась,

Ее тропы были установлены в колее лучезарной.

Прекрасное тело души безмятежной,

Как тот, кто смеется в сладких солнцем залитых рощах,

Ребенку подобная, она раскачивала свою золотую колыбель радости.

Пространств зов не достигал ее жилья очарованного.

Для широкого и опасного полета у нее не было крыльев,

Он не встречала опасность пучины и неба,

Она не знала ни перспектив, ни грез могучих,

Ни стремления к утраченным своим бесконечностям.

Совершенная в совершенной раме картина,

Это феерическое искусство не могло задержать его волю:

Лишь мимолетное превосходное облегчение оно принесло;

Беззаботный час прошел в легком блаженстве.

Наш дух от поверхностей бытия устает,

Перерастает великолепие формы;

Он поворачивает к спрятанным силам и состояниям более глубоким.

Так ныне он глядел дальше в поисках более великого света.

Его души высокий подъем, покидал в своем восхождении

Этот бриллиантовый внутренний двор Обители Дней;

Он оставлял этот материальный Парадиз превосходный,

Его судьба лежала дальше в более обширном Пространстве.

Конец песни второй

<p>Песнь третья</p><p>Слава и несостоятельность Жизни</p>

Неровное крутое восхождение соблазняло сейчас его ноги.

Отвечая беспокоящему зову более великой Природы,

Он пересек границы воплощенного Разума

И вступил в широкие неясные поля диспутирующие,

Где все было сомнением, изменением, ничто не надежно,

Мир поиска и тяжелого без передышки труда.

Как тот, кто встречает лик Неизвестного,

Вопрошает, когда отвечать некому,

К проблеме притягиваемый, не решенной ни разу,

Все время неуверенный в почве, по которой ступал,

Все время к непостоянной цели влекомый,

Через страну, населенную сомнениями он путешествовал

В непостоянных пределах на основе колеблющейся.

Впереди он увидел границу, еще никем не достигнутую,

И думал сам, что с каждым шагом становится ближе, –

Далекий отступающий горизонт миража.

Там было скитание, что терпеть дома не может,

Путешествие несчетных тропинок, ничем не кончающихся.

Ничего не находил он, что его удовлетворяло бы сердце;

Неустанные блуждания искали и не могли прекратиться.

Там жизнь есть проявленный Неисчислимый,

Движение беспокойного моря, долгий

И смелый прыжок духа в Пространство,

Раздраженное беспокойство в вечном Покое,

Импульс и страсть Бесконечного.

Принимая всякую форму, которую ее фантазия желает,

Отделавшаяся от сдержанности установленных форм,

Она оставила надежность испытанного и известного.

Она, которую не пас страх, что гуляет во Времени,

Не затрагиваемая идущим по пятам Роком и внезапно возникающим Случаем,

Принимает как обычный риск бедствие;

Не заботясь о страдании, не обращающая внимания на грех и падение,

Она опасно и совершая открытия борется

В протяженностях души неисследованных.

Выглядящий экспериментом лишь длительным,

Азартным риском поисков Силы невежественной,

Что все истины пробует и, ни одну не находя высшей,

Идет дальше, неудовлетворенная, не уверенная в своем завершении.

Как видел какой-то внутренний разум, формировалась так жизнь:

От мысли к мысли она проходила, от фазы к фазе,

Мучимая своими собственными силами или, гордая и блаженная,

Сейчас владеет собой, сейчас — игрушка и раб.

Великая непоследовательность была ее действий законом,

Как если бы всякая возможность должна была испита до дна,

И мука и блаженство были играми сердца.

В галопе громовых копыт перемен

Она проносилась по гоночным полям Обстоятельства,

Или, колеблясь, между своими высотами и глубинами металась,

Поднятая или разбитая на непостоянном колесе Времени.

Среди скучного ползания серых желаний

Она корчилась, червь средь червей в грязи Природы,

Затем, ростом Титана, брала всю землю как свою пищу,

Амбициозно моря — как свое платье, как венец — звезды,

И с криком с одного пика на другой пик гигантский шагала,

Шумно требуя для завоевания и власти миры.

Затем, непоследовательно в лик Скорби влюбленная,

Она ныряла в муку глубин

И, барахтаясь, цеплялась за свои собственные былые невзгоды.

В печальной беседе со своей расточительной самостью

Она писала счет всему, что она утеряла,

Или сидела в горе, как с другом старинным.

Скоро истощалась шумная игра восторгов неистовых,

Либо она медлила, привязанная к неадекватной радости,

Упуская судьбы поворот, упуская цель жизни.

Сцена была спланирована для всех ее настроений бесчисленных,

Где каждое могло быть законом и образом жизни,

Перейти на страницу:

Похожие книги

А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2
А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2

Предлагаемое издание включает в себя материалы международной конференции, посвященной двухсотлетию одного из основателей славянофильства, выдающемуся русскому мыслителю, поэту, публицисту А. С. Хомякову и состоявшейся 14–17 апреля 2004 г. в Москве, в Литературном институте им. А. М. Горького. В двухтомнике публикуются доклады и статьи по вопросам богословия, философии, истории, социологии, славяноведения, эстетики, общественной мысли, литературы, поэзии исследователей из ведущих академических институтов и вузов России, а также из Украины, Латвии, Литвы, Сербии, Хорватии, Франции, Италии, Германии, Финляндии. Своеобразие личности и мировоззрения Хомякова, проблематика его деятельности и творчества рассматриваются в актуальном современном контексте.

Борис Николаевич Тарасов

Религия, религиозная литература