Саранча

Как хорошо с зарытым забралом. Привычно, как-то по-домашнему вспыхивает панорама. Камеры тут же калибруются, настраиваются сами. Все три: правая, левая «фронталки» и «затылок» готовы к работе. По краям панорамы поплыла информация. Всё как всегда, всё в порядке, все узлы работают, аккумуляторы заряжены и «хладогена» навалом. Последним на панораме появляется, всплывает прицел. Он совмещён с датчиками и дальномером на конце ствола дробовика. Компьютер всегда даёт верный угол, всегда верно покажет цель для стрельбы, через панораму целясь, даже ребёнок не промажет. Только надо привыкнуть поначалу к тому, что картечь не пуля. И жакан по-другому летит. Так к этому Аким привык ещё восемнадцать лет назад. Ещё в учебке приноровился.

Всё, он готов к бою. Только вот… с кем биться, с саранчой?

И тут в наушниках он слышит:

— Так и есть, это саранча летит, — подтверждает слова Сашки Каштенкова снайпер. — Ох, сколько там её, тучи! Края не видно.

Саблин сам смотрит на юг, и теперь камеры на шлеме доносят до него то, что глазами он бы не рассмотрел. Насколько хватает взгляда, от востока и до запада, от серых туч и до чёрных барханов, весь юг, всё закрывает чёрная пелена. Непроглядная, клубящаяся плотная. И движущаяся. И вся эта чернота стеной идёт, наваливается на север. Надвигается на него.

Он опять испугался, когда прямо на правую камеру его шлема прилетела саранча:

— Зараза, — Саблин смахивает её рукой со шлема, морщась от вида её отвратного брюха во всю панораму.

Но как только он её смахнул, тут же и на эту же камеру садиться новая саранча. Он снова смахивает насекомое. И как по велению, вся саранча, что была вокруг, спала или еле ползала, размокая в дожде, все эти насекомые стали прыгать в воздух и взлетать. Словно земля разом поднялась в воздух, Саблину стало темно, его словно порыв ветра качнул. Ничего было не разглядеть, руки вытянутой не видно, да и камеры были постоянно закрыты насекомыми. И лобовые, и затылочная, хорошо, что забрало закрыл. Он на ощупь, как в темноте, нашёл щит, поднял его и даже физически почувствовал, как на щит давят тысячи насекомых, как ветер давят, он словно стоял в потоке из саранчи.

Противостоял ему, пока не додумался присесть в свой узкий, каменный окопчик. Как присел, накрылся щитом и смог стряхнуть с головы насекомых, очистить камеры. Сразу стало как-то спокойнее, как-то легче. Теперь он стал слушать. И слушать был что. Коммутатор доносил до него, как казаки матерились, он такой паники от своих однополчан отродясь не слыхал. Аким даже засмеялся. Так смешно было слушать вопли проверенных в боях людей, которых до смерти пугает какой-то степной таракан с ногами и крыльями.

Он с усмешкой слушал причитания своих станичников совсем недолго, ему показалось, что стало светлее. Он отодвинул щит и снова увидел тучи. Саранчи не было. Вернее, остались особи, но лишь дохлые и покалеченные. И было их на удивление мало. Весь тот ковёр из саранчи, что лежал тут ещё пять минут назад, улетел. А Саблин считал, что это всё дохлятина. А «дохлятина» поднялась и улетела почти вся. Он потрогал пальцем одну большую саранчу, что лежала на краю окопа, она казалась мёртвой. Сжалась вся, не шевелилась. А как только он прикоснулся к ней, ноги её как пружина разогнулись — раз! И насекомое улетело.

— Ишь ты, — он встал.

Положил щит на место, стал стряхивать дохлую саранчу с себя, почистил камеры, осмотрелся. Проверил дробовик на всякий случай. Чёрная туча насекомых улетала дальше на север. Аким, глядел ей в след, думал, что расскажет об этом Наталке, вот восторгов-то будет.

И тут же услышал звук, который очень не любил, очень.

В детстве они с мальчишками из станицы бегали играть в степь, хоть матери и пугали их белыми пауками, что укусит — и смерть, и сколопендрами, но они всё равно бегали от своих родных болот, за околицу, к барханам. Играли там в войну. И почему-то воевали с не с китайцами, и не с переделанными, с которыми воевали их отцы, а с даргами, которых в болотах отродясь никто не видел. И в степи никого из них ни разу не укусил паук, и ни на кого не напала сколопендра. А вот осы, осы нападали на них неоднократно. Аким на всю жизнь запомнил укус это твари. Он привалился к бархану, прятался, сидел в засаде. Сидел без капюшона, чтобы слышать лучше. Когда ему в ухо кто-то подул и загудел негромко: у-у-у.