Сара Бернар. Несокрушимый смех

Возвращалась я неизменно осыпанная золотом, которое Морис неизменно тратил, должна признаться, с моею помощью. Помнится, я купила себе «панар» [46] и великолепный «левассор». Однако все эти путешествия и возвращения были менее радостными и менее приятными, чем прежде, и не в силу моего возраста, который, в конечном счете, решительно ничего не менял, а из-за одного человека… Я не сказала Вам об этом несчастье раньше, потому что у меня не хватило духа. Но когда-то же надо Вам сказать. Умерла «милочка». «Моя милочка» умерла. Я не могла об этом забыть и не забыла до сих пор. Я говорила Вам: я все еще протягиваю руку, я все еще протягиваю под землей свои старые кости, чтобы отыскать ее руку, такую снисходительную руку, такую родную, такую покорную и счастливую быть покорной моему нраву. «Моя милочка» умерла и… Впрочем, я не хочу об этом говорить, не стоит вот так глупо причинять себе боль для продолжения какой-то книги. Вы не знали «мою милочку» и никогда не узнаете, Вы понятия не имеете, кем была для меня «моя милочка». Словом, я хочу сказать Вам, что у меня появилась новая спутница по имени Сюзанна Селор, очень воспитанная и очень скучная девушка, чрезвычайно мне преданная, как бывают преданны те, кто отчасти обладает интеллектом и отчасти чего-то лишен. Она пылала ко мне, слава богу, целомудренной, страстью – я следила за этим – и сносила все мои выходки с беспримерным мазохизмом. Несколько раз мне становилось стыдно за то, что я ее обижала, и я просила прощения. Она отвечала с таким выражением, что я поняла: в конечном счете ей нравилось именно это, исключительно это. Вследствие чего у меня возникло по отношению к ней смешанное чувство отвращения и жалости, которое однажды в бурный день заставило меня выставить ее вон с жестокостью, какую на сей раз она не оценила и от которой так и не оправилась, бедняжка! Не знаю, должна ли я назвать ее бедняжкой или, напротив, счастливой, ибо со мной она страдала так, как могла бы всю жизнь только надеяться страдать. Не знаю, что сказать о таких людях. Не знаю, следует ли сердиться за них на себя или, наоборот, сердиться на них за то время, когда, поступаясь своими принципами, приходилось потворствовать их наклонностям. Ибо злость не свойственна мне, однако по отношению к ней я на нее не скупилась, доставляя, возможно, ей удовольствие, но делала это против собственной воли. Однако все это, верно, было описано очаровательным человеком, Фрейдом, с которым я однажды встречалась в Германии, он показался мне весьма мудреным. Похоже, он теперь в большой моде. Это правда? Хорошо. Итак, эта Сюзанна Селор, моя придворная дама, как она себя называла, уже присутствовала в моей жизни, когда я встретила Тележена. Тележен был любовником Демакса. Это романтическая история с очень плохим началом. Демакс привел его в мою гостиную, радуясь тому, что ему удалось вытащить этого парня из какой-то тюрьмы, где тот томился в очередной раз, ибо его прошлая жизнь была неспокойной и даже бурной: он был то ли жиголо, то ли анархистом, словом, ни то ни се. Тележен поистине был самым легким человеком, какого я когда-либо встречала в своей жизни. Хотя до тех пор сам он вел жизнь фантастическую. Тележен прожил со мной три года (а к тому времени мне действительно давно уже было за сорок!). Он был настоящим Казановой. И даже чуть позже написал книгу, которая называлась «Женщины были такими милыми». Книга смешная, но довольно симпатичная, в ней хорошо отражался характер Тележена. Он был самым очаровательным, самым ласковым, самым уживчивым, самым нежным мужчиной из тех, кого я видела. Он был похож на огромного пса, большого, немного испорченного пса, кроткого, как ягненок. Пожалуй, слишком много зоологических сравнений, но в самом деле, с Лу, ибо его звали Лу, на ум всегда приходило какое-то животное. Хотя я сделала все, чтобы исторгнуть его из этой зоологической среды. Я преображала его в графа Эссекса, в епископа; все роли, исполнявшиеся известными людьми, я преспокойно отдавала ему, несмотря на его голландский акцент, над которым потешался весь Париж. У него были синие глаза, светлая кожа, черные волосы, он был прекрасен, как бывают прекрасными в этом возрасте, и даже более того. Демакс показал мне его, как показывают некий предмет коллекционеру, и должна сказать, что поначалу я именно так к нему и отнеслась. Но предупредительность Тележена была до того обезоруживающей, его слабость до того очевидной, его благодарность до того безоглядной, что я не могла от него избавиться. Да, вот так просто: я не могла от него избавиться! Разве избавляются от тех, кто безупречно предупредителен? От тех, кто безупречно предупредителен, не избавляются никогда! У меня был чудесный для моего возраста цвет лица, гладкая кожа, стройная фигура, и я ее поддерживала, я в самом деле была более привлекательной, чем многие из моих актрис. И тем не менее я годилась ему в матери. Так вот, я ни разу не заметила у него ни малейшей реакции, ни малейшего намека, ни малейшего выражения скуки, которое заставило бы меня вспомнить, что мне не двадцать пять лет. Казалось бы, это пустяки, но для женщины, которой действительно уже не двадцать пять, это бесценно. Поверьте мне! Я всюду брала его с собой. Я давала ему все роли, которые соответствовали моим, по крайней мере на сцене. Я заставляла его смеяться. Думается, в этом и кроется великий секрет нашей долгой-долгой близости, моей и Лу: мы вместе безумно смеялись. Не то чтобы он был очень остроумным, но зато он так любил смеяться и с такой готовностью всегда делал это, так хорошо понимал шутку и был на удивление признателен мне за то, что я всюду водила его за собой, и он всегда смеялся вместе со мной. Тележен был невероятно признателен мне за любой кусок, который ел, за край шелковой простыни, на которой спал, за любой костюм, который я ему покупала. Он так отчаянно радовался жизни, возможности просто жить и смеяться, что мне хотелось подарить ему всю землю, если бы я могла. Вы можете это понять? Отдать все, пожертвовать всем ради кого-то, кто рядом и просто доволен и доказывает это? Или я была уже глупой, теряющей разум женщиной? По крайней мере, именно так, по всей видимости, думало все мое семейство, сын, теперь уже женатый, который устраивал мне сцены благородного отпрыска, мои друзья, рвавшие на себе волосы, да и «весь Париж», который во все горло дружно смеялся, завидев меня в сопровождении этого молодого человека. «Ах, она не изменится», – говорили в Париже. И даже Мирбо, осмелившийся спросить меня, в каком возрасте я собираюсь отказаться от любви. Я со смехом ответила ему: «До последнего вздоха я буду жить так, как жила!» Впрочем, я действительно именно так и думала. И чтобы покончить с Лу, или, вернее, чтобы не кончать с ним, ибо я правда не знаю, как я могла бы покончить с этим парнем, скажу только, что я его потеряла в Америке, как теряют некий предмет. Я где-то по забывчивости оставила его. Потеряла где-то в апартаментах или в поезде, не помню. Но главное, он остался в Нью-Йорке. Потом он имел успех в каких-то фильмах и женился на Джеральдине Ф., актрисе тех лет, с которой прожил какое-то время. Потом развелся, увлекся наркотиками и в конце концов покончил с собой. Похоже, морфий, наркотики или спиртное, как ни странно, становились единственными любовницами, счастливо сменявшими меня подле мужчин, которых я немного любила или которые мне нравились: Дамала, Тележен. Перед смертью в своих мемуарах мой милый Лу написал: «Я был бы счастливее, если бы остался подле нее до конца моей карьеры, каждая проведенная с ней минута давала мне то лучшее, что может дать Театр, и при воспоминании об этих четырех неоценимых годах глаза мои наполняются слезами и сердце кричит: «Мадам! Прекрасная Мадам! Я так одинок без вас!» Разумеется, это ребячество; разумеется, это смешно; разумеется, это мелодраматично. Но он и правда так думал. Забавно: этот Тележен, по сути жиголо и, как я предполагаю, плут, был единственным человеком, которому я, судя по всему, действительно верила, когда он говорил, что любит меня. И поэтому я тоже афишировала наши отношения, намеренно шла на это. Ну вот мы и добрались до 1912 года. А Вы помните, в каком году я родилась? Я – нет. И слава богу, мой Тележен тоже этого не знал.