Сара Бернар. Несокрушимый смех

Вы опять ошибаетесь! Мое окружение! Моя свита! Поговорим о моей свите. А знаете ли Вы, что такое «свита» умного человека (ну, скажем, чуточку умного)? Это кружок близких людей, которые под предлогом того, что они не хотят быть льстецами, только и делают, что говорят обо мне все, что думают. Ну как, с этими глупыми спорами покончено? Вы хотите, чтобы я рассказала Вам о своей дальнейшей жизни? Да или нет? Это и без того не слишком меня радует, а если Вы к тому же будете все время перебивать меня своими штампами…

Я продолжаю. До споров с Вами я постоянно спорила с Муне-Сюлли. Напрасно несчастный малый неустанно предлагал мне руку и сердце, ведь он получал такие же гонорары, как и я, и со своим жалованьем мы не смогли бы вести ту жизнь, к которой я привыкла. Он не хотел этого понимать, но я-то это прекрасно знала и вынуждена была иногда изменять ему с более состоятельным обожателем. Во всяком случае, наши гримерные находились по соседству, и мы около шести часов проводили вместе, друг против друга или рядом. Нередко мы проводили время и после спектакля. Я воспламенялась его или своей игрой и, все еще видя в нем Ипполита или Армана Дюваля, случалось, позволяла ему провожать меня домой, где, увы, он снова становился милым Муне. Словом, мы постоянно были вместе около двенадцати часов, не могла же я проводить с ним еще всю первую и всю вторую половину дня! Для одного человеческого существа это чересчур. Чтобы хоть чуточку передохнуть (вне зависимости от финансового вопроса), мне необходимо было провести несколько часов с более тонким умом или менее обременительным любовником.

Мне требовалось множество предосторожностей, чтобы встретиться с этими временными любовниками, этими непременными дополнениями, ибо Муне следил за мной, а вместе с ним и весь Париж. Весь Париж считал нашу пару идеально романтичной. Мы пользовались самым большим успехом, какой только можно вообразить, – он, и я, и весь Париж радовался нашей идиллии. Дело дошло до того, что я прогуливалась не только с плотной вуалью, но и в такой ужасной шляпе, что никому и в голову не пришло бы, что под ней скрывается мое лицо. Вот до чего я дошла.

Это не помешало Муне узнать однажды, что я побывала в постели другого. Это было ужасно. Мы играли «Отелло». Вернее, он играл Отелло, а я – Дездемону. И должна сказать, что в ту минуту, когда после бурной сцены, какую он устроил мне в антракте как Муне, уже во время спектакля, он, бросив меня на кровать, закрыл мое лицо подушкой, меня охватила настоящая паника. Несмотря на полнейшую немоту, какую предписывала моя роль, я начала истерически кричать, что должно было удивить некоторых знатоков Шекспира.

– Оставьте меня! – кричала я, обращаясь к нему все-таки на «вы». – Оставьте меня! Вы не правы, у меня никогда ничего не было с этим человеком, уверяю вас! Вы зря волнуетесь, мой дорогой Отелло, – поспешно добавила я, – напрасно вы расстраиваетесь, ну и так далее.

Когда я вспоминаю текст, который я произносила в тот вечер на сцене и подходивший скорее Фейдо, чем несравненному Шекспиру, меня до сих пор душит безумный смех, но тогда мне было совсем не до смеха. В который раз я ясно поняла, что вовсе не хочу умирать, но на мгновение это показалось мне вполне возможным. Слава богу, ответственный за постановочную часть был из числа моих друзей, он следил за Муне и, услышав, как я громко жалуюсь: «Ты действительно задушишь меня, благородный мавр!», он опустил занавес, лишив таким образом публику угрызений Отелло, а возможно, и угрызений Муне, и вместе с тем лишив меня достойного актрисы конца. Я всегда была ему безмерно благодарна за это.

Франсуаза Саган – Саре Бернар

Забавно, Вы прожили с Муне-Сюлли, кажется, больше двух лет и ни слова не говорите об этом в своих «Мемуарах». Почему?

Сара Бернар – Франсуазе Саган

Потому что это был обворожительный человек, добрый, благородный и нежный, потому что я дурно с ним обращалась, я сделала его несчастным, я обманула его и сейчас, так же как и тогда, я не хочу выставлять его в смешном свете. В то время мне едва исполнилось тридцать лет, и в этом мое оправдание. Речь идет о конце моей карьеры в знаменитом театре «Комеди Франсез». И все-таки я успела сыграть там самые прекрасные роли, о каких только может мечтать актриса: в 1873 году я сыграла Арикию, а в следующем, 1874 году Федру – играть Федру, когда мне едва исполнилось двадцать пять лет! Чего большего желать от жизни актрисе? Поистине, я получила все.

Франсуаза Саган – Саре Бернар