Сапуниха(СИ)

Быстренько собралась, прихватив вязание, и выпорхнула на улицу, дышащую вечерним морозом. Снег поскрипывал под быстрыми шагами; у дяди Пимона, живущего с ними двор в двор, забрехали собаки. Крикнула: "Будет на своих гавкать!" Притихли на секунду, но потом подхватили лай, поднятый псами в другом конце кута. Не обращая внимания на брёх, прошла мимо базов, мимо куреня со светящимися окнами, торопясь к дому Катерины Тимофеевны, жившей в одиночестве и радой гостям. Вот и двор тётки Кати. Во флигелёчке горит свет - значит, уже собрались подруги. Вбегает на ступеньки, обметает валенки веником, связанным из полыни, входит в домик. Клубы пара вваливаются вслед в жарко натопленную обитель; она, румяная, как наливное яблочко, упругая, сильная, кладёт на скамеечку, стоящую у двери, свёрток с рукоделием и семечками. Расстегнула цигейку, повесив на вбитый в стене гвоздь. Сняла заиндевелый пуховый платок и, пригладив смоляные, как у мамы, волосы, двинулась на свободное место на стоящей у простенка длинной лавке. Там уже находились Фёкла Гуреева, Зиновия Бузина, Матрёна Лебёдкина, Соня Гуреева, Паня Лукьянова, Ганя Гуреева, Ульяна Бузина. В хуторе, наверное, половина была Гуреевых, а половина - Бузиных, хотя проскакивали и другие фамилии. Товарки корпели: мелькали спицы, у кого были начатые, у кого-то заканчивающиеся, носки, варежки или платки.

- Ну, чего притихли? - спросила неунывающая Панюшка, - давайте песню сыграем, что ли? Стеня, заводи!

Она, бывшая всегда в запевалах, помедлив немного в раздумье, затянула озорно:

Расчёрный мой, чернобровый,

Расчёрный мой, чернобровый,

Чернобровый, черноглазый,

Чернобровый, черноглазый,

Не садися против миня,

Не садися против миня,

Против миня, возле миня,

Против миня, возле миня.

Люди скажут: любишь миня,

Люди скажут: любишь миня,

Люди скажут: ходишь ко мне...

Из домика плыла песня, переливалась молодыми голосами, рассыпалась по улочкам хутора и зимней, остывшей степи. В звонкие девичьи вплетались окрепшие тёти Кати и бабы Лёксы, соседки, пришедшей погостевать... Сыграны многие песни, и казачки, подустав, замолкли, вновь принялись за вязание. Тимофеевна наварила лапши с индюшатинкой, позвала за стол. После лапшички поприутихли, сосредоточились на работе, разговаривая шёпотом, потому что хозяйка решила вздремнуть. Спала она недолго и вскоре рассказывала со смехом сон. Молодкам только того и надо - сразу же расшумелись, разгалделись так, что не выдержала бабка, бросившая: "И когда только насмеётесь, голодырки?!", чем ещё больше развеселила компанию.

- Девки, никак дымом пахнет, - заметила Матрёна. Стали принюхиваться: и впрямь дымком попахивало.

- Видать, парни балуются, - высказал кто-то предположение.

Побросав рукоделие, кинулись к пальтушкам, гешкам и полушубкам. Кто-то оделся, кто выскочил в звёздную ночь, накинув платок, кто-то и вовсе не одевался. Так и есть! Ребята заткнули трубу и теперь хоронились за базами и плетнём. Увидев милашек, с гоготом повыскакивали из засад и - началось! Зиновия с Фёклой гонялись за Савкой Бузинным, тот, улепётывая, швырял по ним снежками. Через плетень сиганул Епиша, унося чей-то полушубок, слетевший с плеч в пылу шутливой возни. Гурей Гуреев вместе с братом Макаром и Трухляевым Лукой, пришедшим из Еруслановского хутора к родне, прижатые к стенке база, расхристанные, без шапок, отчаянно "отстреливались" от Сони, Панюшки, Матрёны и Ганьки... Тут же метался и Федяшка Братухин, увязавшийся за старшими... Гам, возня, взвизги... Снег вылетал из-под подошв, искрился, рассыпался в комкающих его ладонях под заливным светом луны, и искры эти сродни звёздам, мигающим от смеха в фиолетовости неба... Расшумелись так, что заставили выйти на ступеньки терпеливую бабу Лёксу, крикнувшую: "Будя, будя вам! Ишь, расходились, как холодный самовар! Будя... Утихомиртися... а то разгоню по домам". Угроза подействовала на молодёжь: потянулась в хатёнку. Вытирая рукавом вспотевший лоб, Федунька спросил, глядя умоляюще на бабушку: "Пустите и меня, я уже большой".

- Чё ж ты у мине просишьси? У дявчат спрашивай.

- Они-то ничего, а вот тётка Катя...

- Ну, иди, иди. Скажешь, что я пустила.

- Ага, - радостно кивнул парнишка и, зардевшись от доверия, шмыганул в дверь. Заследом вошла старушка. Оглядев всех, широко улыбнулась: "Ну, чаво притихли?"

- Так ты ж дюже ругалась, што мы шумели на дворе.